Между старшими дружинниками нашлись злые люди, которые начали ссорить Ростиславичей с Мстиславом. Известный киевский боярин, ездивший послом к Владимирку Галицкому, Петр Бориславич и его брат Нестор злобились на великого князя, который отослал их от себя за то, что холопы их покрали коней из его стада и препятнали своим тавром. Из Киева Бориславичи переехали в ближний Вышгород на службу к Давиду Ростиславичу. Во время стоянки под Каневом они стали вооружать Давида и его брата Рюрика против великого князя, который будто бы намерен позвать их на обед к себе для того, чтобы схватить и заключить под стражу. Мстислав действительно прислал звать их к обеду. Рюрик и Давид потребовали, чтобы он прежде поцеловал крест на том, что не замышляет против них никакого лиха. Мстислав огорчился и объявил об этом требовании своей старшей дружине.
«Князь, — отвечала дружина, — ведь не лапоть велят тебе целовать братья, а крест. Уж не злые ли люди смущают их, завидуя твоей братской любви? Злой человек пуще беса, и бес того не выдумает, что замыслит злой человек. Ты прав перед Богом и перед людьми: без нас тебе нельзя было задумать ничего подобного; а мы все ведаем твою истинную любовь к братьям. Пошли им сказать: я целую крест на том, что не замышлял против вас никакого лиха; вы же выдайте мне тех, которые наговаривают на меня».
Мстислав II последовал совету своих бояр. Давид отвечал, что, если и впредь кто будет наговаривать, тех он выдаст. Обе стороны снова укрепились взаимным крестоцелованием. Но сердце Ростиславичей уже не было с великим князем. Повод к разрыву подали непостоянные новгородцы. Вопреки клятве, данной покойному Ростиславу, они удалили его сына Святослава и послали к Мстиславу Изяславичу просить себе в князья его сына Романа. Неосторожный Мстислав исполнил их просьбу. Такой поступок окончательно вооружил против него братьев Ростиславичей, чем и поспешил воспользоваться Андрей Боголюбский, который ждал только удобного случая изгнать своего двоюродного племянника из Киева, подобно тому, как отец Андрея стремился отнять Киев у отца Мстиславова.
Многие из недавних союзников великого князя отступились от него и признали старшинство Боголюбского. Андрей не пошел сам на юг, а поручил свою рать сыну Мстиславу и воеводе Борису Жидиславичу. С нею соединились дружины муромская и рязанская, а также князья смоленские и северские. Недоставало только Святослава Всеволодича Черниговского, который сам имел притязание на старшинство и не желал помогать сопернику. Суздальцы сошлись с своими союзниками под Вышгородом, в уделе Давида Ростиславича, и отсюда соединенные войска обступили Киев. Мстислав Изяславич мужественно оборонялся. Киевляне на этот раз не изменили своему князю, не вступили в сделку с его более сильным противником и храбро встретили неприятелей. Но между боярами нашлись изменники, которые снеслись с суздальцами и указали им слабые места обороны. Черные Клобуки также по обыкновению своему завели предательство. Три дня осаждавшие делали приступы к городу и наконец ворвались в него. Мстислав II с остатком дружины ускакал в свой Владимир Волынский. Стольный Киев не только был взят приступом — чего, по замечанию летописца, никогда прежде не бывало, — но и отдан на разграбление. Два дня неприятели свирепствовали в городе; грабили и жгли дома, убивали граждан и брали их жен; обнажали самые монастыри и церкви; выносили из них иконы, книги, ризы; снимали колокола, а некоторые храмы зажигали. Особенно свирепствовали полукочевые варвары, т. е. Черные Клобуки, которые зажгли и монастырь Печерский. Некому было остановить разнузданную рать: сам Андрей отсутствовал; а сына его, конечно, не все слушали. Но, может быть, предводители суздальцев и не противились разгрому нелюбимого ими Киева и не берегли его, так как их князь не прочил его для своего местопребывания (1169 г.).
Известно, что Андрей Боголюбский при жизни своего отца Юрия отличился ратными подвигами в Южной Руси. Но он не стремился в нее так, как стремился его отец. Эта Русь не полюбилась ему своими смутами, бесконечными распрями князей, постоянными тревогами со стороны степных варваров и беспокойным, вольнолюбивым характером своего населения. Его более привлекал северо-восток своею тишиною и покорностию; там еще не успели окрепнуть неприятные для князя порядки и предания. Еще в то время, когда Юрий окончательно завладел Киевским столом, т. е. в 1155 г., Андрей против отцовского желания покинул данный ему Вышгород и уехал на север в Суздальскую землю, в которой он с тех пор жил постоянно. И теперь, когда Киевский стол очутился во власти Суздальского князя, Мстислав Андреевич, конечно, по предварительному наказу своего отца, посадил на нем дядю своего Глеба, сидевшего дотоле в южном Переяславле. Эта мера была наиболее тяжким унижением для стольного города после его разграбления: старший князь не захотел сам занять Киев; он предпочел остаться во Владимире на Клязьме; а первый отдал своему брату, подобно тому, как давал уделы другим младшим родственникам. До такой степени упало значение Киевского стола в глазах северного князя!
С того момента, когда Владимир был предпочтен Киеву, ясно обозначился поворот в исторической жизни русского народа: ее средоточие с юга переходило на северо-восток.
Современники, по-видимому, не сознавали такого поворота и не оценили вполне этого пренебрежения к древней столице со стороны Суздальского князя. Так, киевский летописец упомянул об отдаче ее Глебу Юрьевичу без всякого замечания. Он более придавал значения другому обстоятельству. Взятие и разграбление Киева, по его словам, совершились за грехи киевлян, а «наипаче за митрополичью неправду». Митрополит (Константин II?) в то время наложил какое-то запрещение на Поликарпа, игумена Печерского за то, что последний считал дозволенным вкушать масло и молоко по середам и пятницам в Господские праздники. Сторону митрополита в этом случае держал и епископ черниговский Антоний, который воспрещал Черниговскому князю вкушать мясо в Господские праздники; Святослав Всеволодович разгневался за то на Антония и
