— А что, куделю эту хозяин будет сопровождать? — поинтересовался царь.
— Нет, — ответил расплатившийся с грузчиками третий, — он указал, кому груз предназначен и добавил копейку для посыльного, который разыщет получателя. Ты не тревожься, герр Питер, всё будет чики-пуки.
— Я велел только капитанам так к себе обращаться, — сделал замечание государь.
— Как ты велел, так я и исполнил, потому что капитан над портом.
Тем временем паренёк, слезший с вышки, оттолкнул от берега челнок, на котором удалился от берега напересечку транзитной барже, откуда принял сумку.
— Экие тут все серьёзные, — хмыхнул государь.
— С низов коломенка идёт под парусом, — доложил с вышки грамотей. — Цекалы Рязанца, кажись.
— Снидать будете, огольцы? — с горшком в верёвочной сетке на причал взошла одна из здешних баб. — Ой, а це хто?
— Романов это. Пётр Алексеевич, — пояснила расшалившаяся Софочка. — Он царём работает.
— Замри! — воскликнул государь, обращаясь к бабе. Подошёл, забрал у неё сетку с горшком, передал капитану над портом и произнёс: — вот теперь можешь кланяться. Тебе позволительно, — ситуация его откровенно забавляла. По-существу он всё ещё мальчишка.
Глава 64. Речной круиз
Верховой посыльный или отряд лёгкой кавалерии, наверное, движутся быстрее, чем неторопливый караван наших барж. Хотя бы потому, что сухопутные дороги всяко прямее, чем вьющиеся русла рек. Так что разъезды лазоревых семёновцев или бордовых коломенцев мы на берегах примечали не раз. А в Муроме и наряд преображенцев нас поджидал, удерживая любопытных горожан поодаль от пристани. Воеводу тутошнего с лучшими людьми, ясное дело, пропустили. Шубы меховые, золотое шитьё, поклоны, речи высокопарные про верноподданничество — всё по правильному обряду.
К нам на борт проскочил Алексашка Меншиков, получил от Лизы узелок, да и был таков. Тем временем государю, одетому по-русски, подвели коня, на котором тот и проследовал в центр города под радостный перезвон колоколов. Мы же с Лизаветой облачились в мундиры, кроеные по-мужски. Она оделась капралом-преображенцем, а мы — капитаном. Треуголки, шпаги, всё такое. Пятёрка сермяжников в охране — в большом городе без этих признаков статуса нынче никак нельзя. Мы же не просто так, а фрейлины самодержицы.
Вообще-то Софи просто хотела провести подругу по торговым рядам. Дело в том, что Муром — очень ремесленный город. Красот деревянных, изысков металлических или тканых, вышивок, резьбы, канители блестящей, посуды, клинков, сбруи… да не перечесть даже наименований. Рукастость тутошнего населения радовала глаз. Народец-то бездельный нынче у собора, где местное "обчество" приветствует дорогого гостя, но лавки открыты, а мастерские работают — люди деловитые ценят время, назначенное для трудов.
Прошли торговыми рядами. Лиза купила горшочек мёда — этот был липовый нынешнего года — и послала с ним мальчонку, что был при продавце, отнести покупку на пристань.
— Это ты, чтоль, с караваном царским пришла? — заинтересовалась баба у соседнего прилавка. Прислушалась, видимо, и сообразила, какие суда нынче у пристани причалены.
— А не ты ли от государя дитёнка во блуде прижила? — послышалось с другой стороны. Ещё одна догадливая бабёнка.
— Это он, стало быть, подрастёт, станет нами править, а ты ему нашёптывать будешь! — вызверился "наш" продавец.
— Увянь, дядя, — поспешил вмешаться я. — Царица пред тобою, хоть и не венчанная. Так с чьих слов ты поёшь?
— Так все о том ведают, — изумился "дядя".
— Придётся вспомнить конкретного исполнителя, — негромко добавил я. — Колонок, — повернул я голову к одному из сермяжников, — проводи господина к дыбе. Она пробудит в нём ясность памяти.
— Ой! Не надо на дыбу, — взвизгнул продавец. — Манан Кружальщик баял и крест целовал.
— Софья Джонатановна! — обратился ко мне незнакомец из базарных зевак. — Не кручинься о скорбном. Фёдор Юрьевич тебе кланяется и просит не обращать внимания на невеж, — ещё пара крепких ребят взяла торговца мёдом под локотки и вывела общим направлением на север.
— Ой! — удивилась Лиза. — Понимаю, что стерегут меня. Но чтобы настолько пристально?!
— Не дурные вокруг, — вполголоса ответил я. — Петрушу твоего, когда он рос, многие хотели бы прихлопнуть. Но не прихлопнули. На вопрос о том, кто доглядывал, сама ответ найдёшь? Или намекнуть?
— Ромодановский, — на выдохе "прозрела" Лиза. — А я-то никак в толк взять не могла, отчего к князю такое доверие!
— Зверь он, — потупил взор я, — но зверь верный. Пошли полотна посмотрим.
* * *Про то, как Пётр оттягивался на лодочном дворе расскажу кратко. Он всё перепробовал и во всё сунулся. Спёкся только у пропиточной установки — клёпаный бак-труба длиной около восьми метров, куда укладывается пакет досок с прокладками. Герметизация, медленная на протяжении пары часов откачка воздуха. Выдержка и впуск смеси из соляра с древесной смолой. Создание давления в три атмосферы, медленный напуск и слив. Всё это при температуре шестьдесят градусов. После чего из бака извлекаются доски, лишённые возможности гнить или трескаться на морозе, но и в прочности ничего не потерявшие.
Я тоже спёкся, когда крутил между пальцами шуруп. Помню, как рассказывал о них ещё первым своим школярам в имении под Ипсвичем, указывая на сложность изготовления, а вот теперь держу в руках. Это, между прочим, технологический уровень двадцатого века. Дьявол — он ведь в мелочах. Всякие там "Дредноуты" или "Цепеллины" крепко впечатляют и хорошо запоминаются, но в их основе лежат маленькие достижения вроде стандартных резьб, качества обработки сопрягаемых поверхностей или долговечности смазочных материалов. Вырвавшийся на свободу джинн пытливости и придумчивости теперь незримо витает над лодочными дворами. А над корабельным двором просто судорожно извивается… при моём традиционном попустительстве. Потому что шурупы делают в Архангельске. Не под шлиц, а под ключ на шесть — с квадратной головкой и планшайбой. У нашего не вполне совершенного века есть некоторые особенности, из-за которых я не вправе называть данное изделие "глухарём", как оно по-правильному полагается.
Заход в Нижний Новгород сопровождался закономерным торжественным обедом, на котором Петра попытались крепко напоить. Наивные. Государь каждому лично поднёс заздравную чашу отличного ямайского рома из личных запасов — это вам не нынешнее хлебное вино половинной относительно наших времён крепости, а полноценный сорокаградусный напиток, для нынешних глоток непривычный. Обычно-то царь наш уважает сбитень, да кофием изредка балуется. Еще из вредных привычек — трубочку
