Но и обернуться, посмотреть, что же она уронила, тоже не могла — не получалось.
К чему весь этот спектакль, подумала Саша. Если они хотят ее наказать, поставить в угол, или рассказать все родителям, от которых, конечно же, тоже обязательно влетит (прежде всего, от мамы), то почему бы не сделать это сразу — без гримас и какого-то «ад-ре-на-ли-на», звучащего как заклинание из страшной сказки.
Краем глаза она смогла уловить выражение лица медсестры, находящейся слева — ее улыбку сменила восковая маска страха. Глаза расширились до такой степени, что белки вот-вот грозили выскочить из глазниц и тогда Саша поняла, что действительно, случилось нечто ужасное. Даже может ужаснее, чем просто разбитая склянка или термометр, хотя, что может быть ужаснее?
Пропуская кадры, теряя их яркость, выпуклость, реальность, Саша продолжала наблюдать и то что она видела, мелькало мимо нее — словно уходящий поезд с его желтыми окошками.
На руке затянулось что-то очень упругое, жесткое. Потолок удалялся, она пошатнулась вперед, но падала навзничь. Шарик парил высоко-высоко и как она ни силилась, не могла разглядеть, что же там нарисовано. Какое животное на ее ОСОБОМ ШАРИКЕ?
— Господи боже! — ощутила она горячий выдох на своем ухе.
— Обкалывай, обкалывай быстрее крест-накрест!
Сестра попыталась поймать ее тельце, но Саша проскользнула меж выставленных перепуганных рук, словно серебристая рыбешка в сумбурном потоке ручья.
— Да что ж ты… — в сердцах выкрикнул доктор, приближаясь и нависая.
Тогда-то колпак и съехал с его головы. Смешной такой колпак. Белый, белоснежный. Похожий на кастрюльку для картошки, только без ручек.
Она увидела его глаза — в них читалось недоумение, он не слишком понимал, что вообще происходит и Сашу это обнадежило. Значит, не все так страшно и, возможно, скоро она выйдет отсюда, когда они закончат свою странную медленную игру. Как во сне. Да.
В тот момент, когда он нагнулся над ней, срывая «светаскоп» — глаза его блеснули и был это не отсвет ламп, блеснули его огромные черные зрачки — расширенные, бездонные и бесконечно холодные — Саша слишком поздно это поняла, а может и вообще не поняла, а просто отстраненно зафиксировала — тогда-то колпак и съехал совсем. Он упал ей на лицо, закрыв глаза и потолок и шарик, дразнящий своим розовым боком.
Саша засмеялась.
Она давно не смеялась так звонко, от смеха ее просто выворачивало, бабушка обычно в таких случаях говорила — «смешинка в рот попала».
Действительно. Айболит был полностью лысым.
Потом свет померк.
Глава 9
Когда штатский вышел из кабинета, темные дубовые панели стен, кажется, даже слегка посветлели.
Пару минут они сидели молча, не произнося ни слова, прислушиваясь к удаляющимся шагам — на втором этаже здания остался паркет со времен СССР. И теперь гулкое эхо разносило по пустому коридору одинокое цоканье каблуков.
— Ушел? — тихо, как школьник, прячущийся от злого завуча, спросил Лукин.
Золотов кивнул. Его кабинет заместителя директора НИИ находился ровно напротив — через фойе. Там, в спортивной осенней куртке лежали ключи от новенькой Тойоты Камри. О том, чтобы задержаться, не могло быть и речи. Он намеревался во чтобы то ни стало тотчас уехать, а чуть позже, когда все уляжется, написать заявление об увольнении. Стоило портить бесценные нейроны, которые, как известно, не восстанавливаются, на то, чтобы выслушивать подобное — чуть позже я допрошу каждого из вас — это с какой стати и на основании чего?
Он уже открыл было рот, чтобы высказать претензии директору, но тот поднял руку.
— Подожди, Виталий. Не скачи.
Трошину оставался год до заслуженной пенсии, когда он с чистой совестью сможет начать тратить свои миллионы на черноморском или любом другом побережье планеты. На его место кое-какие силы из Москвы пытались просунуть своих людей, однако Трошин стоял мертво — только Золотов. Только зам разбирается в тонкостях и технологии работы института, знает коллектив, опытный вирусолог и, что тоже немаловажно, не рвется к власти, спокоен и трезв. Трошин не знал, что Золотову давно предложили должность в крупной фармацевтической компании, производящей вакцины по технологиям НИИ. Должность тихая и спокойная, с максимумом привилегий и минимумом нервотрепки. Бизнес не делал ставку на Золотова во главе НИИ, он был для этого слишком мягок, однако его умение втереться в доверие, оставаться эффективным на вторых ролях — незаметной серой тенью, это их устраивало.
— Что не скачи, Леонид Маркович? Может быть, вы о чем-то знаете и забыли нам рассказать?
— Виталий Сергеевич… Виталий… Меня подняли с постели, так же, как и тебя — в восемь пятнадцать. В девять я был тут. Что, по-твоему, я могу знать?
Золотов пожал плечами.
Сидевший тихо Лукин кивнул на серый стационарный телефон.
— Наберите уже кого-нибудь, это похоже на цирк. Еще… — он поднял руку, намереваясь взглянуть на часы, но увидев, что они отсутствуют, чертыхнулся. — Еще… примерно час, час у нас есть, и потом результаты тестирования можно смыть в унитаз, их никто не признает. Если московских еще удастся упросить прикрыть глаза, то федеральную службу — бесполезно. Я уже не говорю про ребят из ВОЗ. Там звери.
Трошин кивнул. Он понимал, что дорогостоящее исследование может прерваться на финальных испытаниях и тогда, по сути, придется начинать все сначала. А это время. Не факт, что формы и штаммы гриппа, против которых так эффективно работала вакцина, будут еще актуальны.
Директор снял трубку, его палец коснулся кнопки телефона. Потом он потряс трубку, посмотрел в дырочки и водрузил ее на место.
— Не работает, — сказал он задумчиво. — Отключен.
— Похоже, мы заложники, — резюмировал Лукин. — Может быть, это вообще не органы? Обычный рейдерский захват. Сейчас по очереди нас вызовут, созовут совет директоров, введут своих людей, перепишут собственность и патенты и… дело сделано. А мы тут гадаем. Неужели нет больше никакого телефона?
— В машине есть, — сдавленным голосом сказал Трошин. До варианта, озвученного Лукиным, он почему-то не додумался. А ведь, согласно принципу Оккама, это самое простое объяснение. Внедряют своего человека в тест-группу. Дожидаются конца испытаний, чтобы точно знать, стоит или
