— В палату никого не…
Андрей нажал на кнопку отбоя, повернулся к водителю.
Тот моргал глазами, не зная, что сказать. Он слышал весь разговор.
— Я лечу, Андрей. Мы будем через двадцать минут. Господи… — прошептал он. — Как же так?
На мгновение из темноты выскочил рейсовый автобус, ослепил их фарами и провалился в небытие — старый дряхлый Лиаз, трескучий и скрепучий, заполненный людьми под завязку — Андрей судорожно оглянулся, ему показалось… нет. нет. Он встряхнулся, ударил себя по щеке, нагнулся, вытащил из бардачка бутылку воды. Сделал длинный глоток. Мозг отказывался верить в происходящее.
— Разве здесь ходят автобусы? — спросил он. — Эта же дорога ведет только на свалку. Или нет?
— Какие автобусы? — встрепенулся Макс. — Уже полчаса как мы едем, ни одной машины ни туда, ни обратно. — Он посмотрел на Андрея и покачал головой. — Держись, брат!
На заднем сидении храпел Гена, рядом с ним лежала камера с внушительным объективом, незакрытая линза которого смотрела вперед пустым немигающим взглядом.
Андрей повернулся на сидении, зацепил рукой ремешок и подтащил фотоаппарат к себе. Нет, нет, нет, подумал он. Я не схожу с ума. У меня есть свидетель. И не просто свидетель, а документальный свидетель, от которого ничего не утаишь, который не закроет глаза, даже если заметит то, что ему вовсе не предназначается. Бочки с химикатами. С горы мусора, с самой высокой точки был виден гигантский серый ангар с выведенной на боку синей краской цифрой «3», — и там, под навесом, скрытые от любопытных глаз, стояли те самые бочки — вероятно, уже пустые. Но если изображение приблизить, а оптика это позволяла, можно прочитать, что написано на их ребристых стальных корпусах.
Он быстро прокрутил ленту кадров до того момента, как они взобрались на вершину. Высотой свалка превышала девятиэтажный дом.
— Фу-ух, — выдохнул он, обнаружив те самые кадры. Значит, бочки существуют. Они действительно были на вершине горы и этот кадр, в общем-то случайный, они еще не знали, что там вообще есть какие-то бочки, не говоря уже о том, что внутри них — это они узнали позже.
Он крутил диск перемотки кадров. Вот на дальнем плане мусоросжигающий завод. Громадные экскаваторы, пресс, краны, снующие внизу люди, кто-то, он только что это заметил — показывает на них пальцем снизу. Он мотает кадры дальше и видит — по направлению к ним, размахивая руками, бегут люди в черной униформе, вероятно, охрана. Вход на территорию свалки строго запрещен.
Их должны были поймать минут через десять-пятнадцать, не больше. Притащить в сторожку, отбить почки, раскурочить камеру и стереть все снимки. Обычное дело, с нарушителями тут не церемонились. Они полезли через ограду, а потом на склон на свой страх и риск, понимая, что в случае чего, полиция не станет вмешиваться, да и откуда ей тут взяться. Изобьют и выбросят за ограду. Или сожгут в мартеновской печи.
Дело о двух пропавших журналистах закроют через три месяца за отсутствием тел и состава преступления.
Он крутил колесо дальше. Вот его красное от холода лицо — улыбается, крутит у виска, смеется, корчит рожицы — кадров много, флешки у Гены безразмерные, он щелкает направо и налево, не останавливаясь.
Да! — северо-восточный склон, здесь, в отличие от южного склона потише, совсем нет поселений, этих мусорных гетто, в которых круглогодично жили рабочие, разгребающие и сортирующие мусор. Большая часть этих людей забыла, когда мылась в последний раз — заросшие, в жутких лохмотьях, они выглядывали из своих лачуг с выражением отчаянной злобы, как загнанные звери, следящие за каждым твоим движением. И не дай бог сказать или сделать что-то лишнее.
Гена бесстрашный фотограф. Безбашенный. Он на самом деле без тормозов. В этом деле если у тебя есть тормоза, тебе никогда не стать крутым фотокорром. Когда-нибудь он получит «World Press Photo» — главную фотопремию в мире за социальный репортаж, — Андрей в этом не сомневался. Гена снимал этих бедолаг, рискуя получить нож в спину. Снимал пикирующих на них ворон и чаек, смердящие испарения из сердца свалки, вывернутые кишки цивилизации — снимал так ясно и резко, так близко, что сейчас, глядя на эти снимки, Андрей на миг забыл о своей беде, и вновь перенесся туда, в эпицентр зловонного кошмара.
Диск перемотки крутился, калейдоскоп кадров на маленьком экране камеры стрекотал перед глазами и когда момент на зрительной коре совпал с воспоминаниями, тот самый момент, от которого он едва не лишился чувств, Андрей замер.
СТОП. Это было здесь.
Пока машина неслась, виляя в одичалом пространстве между свалкой и городом, Андрей докрутил до того самого места. И на следующем кадре — он не сомневался, там, за валуном, через мгновение — показались эти псы. И девочка.
Его большой палец, замерший на черном диске перемотки снимков, побелел от напряжения. Сердце стучало как бешеное — как будто те злобные существа, Тифон и Ехидна, со вздыбленными загривками и горящими бешеными глазами мчались за машиной.
Андрей нервно оглянулся.
Дорога сразу позади машины проваливалась, исчезала, растворялась, но ему казалось, что тьма гонится за ними и только благодаря чуду еще не поглотила маленький автомобиль.
Клик. Диск повернулся. Он щелкнул, сменив кадр.
Заставив себя опустить глаза на экран, Андрей нахмурился. Тот же самый кадр, что и предыдущий. Точь-в-точь. Камень, горы мусора, северо-восточный склон, внизу бурелом голого кустарника и черный излом ручья, опоясывающего границы свалки и исчезающего в диких зарослях.
Клик. Повтор. Клик. Снова тот же кадр.
Сбой?
Он крутанул колесо быстрее. Везде одно и тоже, ничего не менялось: один и тот же кадр, продублированный на сотнях других. Никакой хибары, собак, застенчивой девушки и ее матери — ничего и никого.
Андрей перемотал полностью весь день, но не нашел и намека на их существование.
Ферма, вспомнил он. Она работает на ферме «Солнечная», осеменителем коров и найти ее, судя по всему, будет не так трудно, учитывая, что огромное хозяйство московского бизнесмена Алика Мирного было единственным в этих краях.
Я найду ее, подумал он, поглядывая на спящего Гену. Не может быть, чтобы он не снял ни одного кадра. Этого просто
