Будучи когда-то центром европейской торговли, ныне Амстердам заметно обеднел. Куда ни глянь, на всём лежала печать строгого кальвинистского аскетизма. Как и в старь жители города старались придерживаться чёрно-белых тонов в одежде, крайней аккуратности в поведении и божественных установлений в помыслах. Вся жизнь Амстердама подчинялась до крайности правильному и строго выверенному, как часовой механизм, ритму. Открытые и светлые окна первых этажей, чтобы проходящий мимо налоговый инспектор видел, что сидящие за ними люди живут по средствам, деревянные сабо, цокающие по гладким и чистым мостовым, стоящие то тут, то там гигантские весы, на которых раньше взвешивали осуждённых на смерть колдунов, а теперь идущий на экспорт сыр- всё это представляло совершенно особый, ни с чем несравнимый облик главного нидерландского города. Хотя на большинство иностранцев производивший смутное, и даже грустное, впечатление. Казалось, что настоящий голландец лишь затем и жил, чтобы честно зарабатывать деньги и исправно посещать церковь.
Пробыв ночь в Амстердаме, на заре галеон отправился дальше и к следующему утру был уже в Кале.
Сойдя на берег, они позавтракали в портовой таверне и, поскольку время было раннее, решили тут же двигаться дальше. Наняв кучера, который за приличное вознаграждение согласился на дальнюю поездку, они погрузились в его экипаж и немедленно тронулись в путь.
Выехав из Кале, они двинулись на юг, по дороге идущей вдоль побережья через Булонь-сюр-Мер, и к ночи были уже в Абвиле. Переночевав в довольно худой абвильской таверне, на заре они поехали дальше и следующую ночь провели на крестьянском дворе в крохотной деревушке между Амьеном и Крейем.
Куда хватало глаз, от края до края, красовались идиллические сельские пейзажи. Колосящиеся нивы, наливающиеся соком виноградники, зеленеющие луга с пасущимися овцами и коровами. А среди них крестьяне, в жилетах и деревянных сабо, работающие в тех же виноградниках и полях, крестьянки в фартуках и чепцах, занимающиеся домашним хозяйством, резвящаяся детвора. Но, по мере отдаления от благодатного побережья, зажиточные, полные достатка местности сменялись местами убогими и даже разорёнными. Колосящиеся нивы вдруг сменялись заброшенными и невозделанными полями, зажиточные деревни- нищими и полупустыми селениями. Чем дальше они заезжали вглубь страны, тем печальнее и безрадостнее становилось происходящее вокруг. Два раза им на пути попадались полностью опустевшие и заброшенные посёлки, в которых царили лишь холод и смерть. Во многих районах был голод. Часто на околицах дорог попадались полугнилые туши околевших животных и незахороненные трупы людей. У многих мертвецов изо рта торчали жмени травы, которую они, в голодной агонии, ели перед смертью. И на почти каждой остановке, на постоялом дворе, в городе или на почтовой станции их экипаж непременно окружали толпы ужасных измождённых нищих, просящих не денег, а лишь куска хлеба.
Зима 1788–1789 годов выдалась необыкновенно суровой. Виноградники, оливковые рощи, сады и посевы вымерзли, скот погиб. Многие деревни стали голодать. Торговцы наживались, перепродавая хлеб в тридорого. Из-за снижения пошлин на ввоз английских товаров в страну хлынул поток дешёвого и качественного импорта. Местные мануфактуры закрывались. В одном только Париже работу потеряли более восьмидесяти тысяч человек.
К вечеру следующего дня они были уже близ северных пригородов французской столицы.
У развилки, одна из дорог которой вела к пригороду Сен-Дени, а другая к пригороду Сен-Мартин, перед ними предстала огромная виселица с целой дюжиной качающихся на весу мёртвых тел. В сумеречном свете догорающего заката она выглядела особенно жутко, а источаемый ею запах был просто нестерпим. Под нею на земле лежало ещё три полуистлевших покойника. Рядом у дороги, ведущей к Сен-Дени, виднелись огни дешёвой придорожной гостиницы. Понимая, что сегодня до Парижа они уже не доедут, путешественники направились к ней.
Отпустив кучера и перед этим заплатив ему всю обещанную сумму, трое товарищей, вместе со своими спутниками стали устраиваться на ночлег. Перекусив нехитрой снедью, предлагаемой постояльцам, они уговорились, что с утра отправятся уже в сам Париж и, одолеваемые усталостью после трёх дней пути в экипаже, отправились спать.
К своему концу подходило девятое июля 1789 года.
Проснувшись гораздо позже обычного, когда время уже было ближе к обеду, чем к завтраку, трое путешественников стали собираться к последнему отрезку своего пути. Париж, казалось, был совсем рядом, лишь в паре часов езды в экипаже. Из окон второго этажа уже виднелись северные крепостные стены и башни могучего Тампля. С улицы доносился какой то шум, но сначала они не обратили на него никакого внимания.
Уже начав одеваться, друзья весело рассуждали о том, как поднимутся на Монмартр, потом спустяться к Сене, по мосту Менял перейдут на остров Сите, выслушают мессу в соборе Нотр-Дам или церкви Сент-Шапель, потом отправятся на Гревскую площадь, а оттуда ещё куда нибудь.
Вдруг дверь их комнаты отворилась, и в неё вошёл весьма встревоженный и даже напуганный месье Марис.
— Друзья мои, должен вам сообщить довольно неприятные, и скорее даже дурные, вести, — разведя руками, сказал учитель хороших манер.
— Какие ещё вести, друг мой? Что могло стрястись? — в недоумении спросил Алексей.
— Все говорят, что в Париж сейчас лучше не ехать, — ответил месье Марис.
— Что значит не ехать? На двенадцатый день пути я уверен, что мы добрались до цели, — с ещё большим недоумением сказал Алексей.
— Это может быть опасно. В Париже сейчас не спокойно, — уходя от прямого ответа, уклончиво сказал француз.
— Мы слышали, что в Версале кипят страсти вокруг собрания Генеральных штатов. Но проделать огромный путь чуть ли не через весь континент и в самом конце остаться ни с чем? Об этом не может быть и речи. Мы едем в Париж, пусть даже там неспокойно, — категорично заявил Алексей.
Тогда месье Марис протянул руку, призывая всех пройти в его комнату, окно которой выходило как раз на дорогу.
— Посмотрим, что вы на это скажете? — спросил он, отправляясь к окну.
Распахнув окно настеж, он тут же отошёл в сторону, пропуская к нему трёх товарищей. То, что они в нём увидели, поистине ошеломило их.
Вся дорога, ведущая к Сен-Дени, была запружена двигающимися к Парижу войсками. Построившись в несколько плотных колон, маршировали регулярные пехотные части, облачённые в нарядные белоснежные
