Он рвался и бился в ее руках и наконец, вырвавшись, отшатнулся.
— Что? — воскликнула она со смехом.
— Не надо больше этого делать, — проговорил он глухим голосом, ощущая один палящий жар во всем существе своем.
— Обожгла? — воскликнула она, коварно смеясь.
— Тамара!
— Сын неба обжег крылья свои от одного прикосновения уст дочери ночи, — говорила она, смеясь каким-то притягивающим и звенящим, как журчание ручейка, смехом и стараясь снова привлечь его к себе.
Он сидел, глядя горящими глазами то на ее лицо, то на ее грудь и, чувствуя, что он больше не может оставаться в таком положении, с усилием глухо проговорил:
— Тамара, как вам не стыдно?
— Что?
Она звонко захохотала.
— Быть совершенно голой.
— Нет, нисколько.
Она тряхнула головой, опять рассмеялась и продолжала:
— Что значит быть голой? Человек, не признающий власти тела и греха, не может тревожиться видом голого тела женщины. Милый мой, если ты видишь, что я голая и если, как мне кажется, горишь, созерцая меня, то ты сын не неба, а блудницы-земли. Да, ты совершенно земной, миленький, но какой-то бред об астральных пугалах увлек твои мысли в воздух, к несуществующим тварям. Не будем же лицемерить: ты вполне земной и находишься теперь в лихорадке, палимый огнем земли, а я больше, чем земная, и в этой вот груди клокочет целый ад желаний. Огонь и пламя во мне и я обовьюсь кругом тебя, как кольцами змея. Хочешь?
Она смотрела на него жгучими глазами, дразня его сладострастно-коварным смехом, и он видел, как два полукруга ее груди в волнении высоко подымались. Он сидел, не шевелясь, палимый огнем желаний, и он подумал, что он мученик, сидящий на пылающем костре.
— Нет? Не хочешь? Так вот, я сейчас встану и убегу, миленький дурачок. Экзамен окончен и ты сам видишь, что диплом быть членом общества бесплотных существ тебе выдать нельзя. Больше мне нечего здесь делать. Прощай, дурачок мой.
С звенящим смехом на губах, она изогнулась своим голым телом, делая вид, что хочет вскочить и исчезнуть. Что- то дикое и страшное сверкнуло из глаз Леонида: зверь, таившийся где-то в глубине его многоликого существа.
— Тамара! — закричал он глухо, подымая руки, бросаясь на нее и припадая губами к ее губам. Это был порыв, образовавшийся вследствие поднявшегося в нем зверя. Несмотря на всю силу страсти, в нем сейчас же прошел как бы холодный вихрь, охладивший этот огонь, и в уме его ярко обрисовался кинжал в руке Медеи.
Ничего не понимая, что в нем происходит, вполне уверенная, что он окончательно низвергнулся с своих высот и внутренне гордясь своей ролью могущественной жрицы Астарты, Тамара хотела окончательно разрушить в нем все его иллюзии, обратить его в раба ее тела, и потому, звонко хохоча и, как змея, ускользая из рук его, заговорила:
— Демон, демон ты, а нисколько не сын света и разума. Настоящий, сверкающий глазами Вакх, бросающийся, как молния с вершин, на тело женщины. Вот таким ты мне нравишься и <я> безумно обожаю тебя. Мы теперь оба — сын и дочь одного отца — сатаны. Что? Молчишь? Разве это не так? Ненаглядный, я открою тебе рай блаженства, хотя мы спустимся для этого к сатане — в ад. Как, не хочешь? Нет, постой, не бросайся как молния на это ненасытное тело. Слушай, я не все сказала.
Она снова выскользнула из его рук.
— Не могу еще назвать тебя своим. Астральная дрянь веет на нас холодом. Прогони их всех к черту и поклянись быть верноподданным владыки земли — сатаны. Слушай хорошенько и пойми: наш храм — пламя всех грехов и страстей, поднятое над землей царем ада, алтарь — это вот моя голая грудь. Отслужи черную мессу на ней, и тогда можешь приобщиться моим телом…
Леонид сидел не двигаясь, глядя в ее, теперь расширившиеся и серьезные глаза. Лицо его побледнело. Две силы боролись в душе его: огонь животной страсти и с другой стороны — голоса, всегда живущие в его глубинах и протестующие против животного-организма, воля вечного существа и свет, поднявшийся с глубин его духа и осветивший всю внутреннюю пропасть его, как маяк бушующее море. Видя все, что было в нем, он видел и своего двойника — животное-организм и холодное презрение вечного Леонида пахнуло на зверя, сжигаемого огнем похоти и готового на груди женщины отслужить черную мессу дьяволу. «Проклятое тело — вонзить в тебя кинжал», — раздался голос с глубин его и сейчас же на вершине башни машины-организма в голове его озолотилась, как в отблеске пожара, фигура Meдеи с кинжалом в руке. Внизу продолжал клокотать вулкан, но он теперь заливался холодным светом и змей страсти бился в цепях вечной воли и разума. Получилось, таким образом, как бы полное раздвоение его: Леонид-дух и Леонид-животное, и в то время, как второе было сжигаемо огнем похоти, Леонид-дух уходил в свое царство и ему казалось, что он отделяется от своего организма-тела.
«Молчи, грязный зверь, — прошло в уме его, — что мне до тебя? Ты всегда мучил меня, всегда дышал огнем страсти, но я тебя победил. Теперь я царь света, а ты червь тьмы. Я изгоняю тебя силой духа моего. Скройся от меня и дай мне освободиться от твоего плена. Вот я отделился от тебя, а ты мучаешься и изгибаешься на теле женщины, готовясь ее ужалить… В этом счастье твое… ха-ха-ха!..»
В это время Тамаре показалось, что кто-то захохотал — Леонид, которого она привлекла на грудь свою, или кто-то другой — она не знала. Страшно испугавшись, она вскочила.
— Ай! Кто это здесь? Ужели это ты смеешься так? ты! Что с тобой? Я тебя боюсь!
И случилось так, что именно в этот момент Леонид почувствовал, что он вышел из себя самого и, почувствовав это, отошел. Он смотрел на свой двойник-животное с холодным презрением, рассматривал лицо его, дышащее похотью, и торжествующая радость вечного существа подымала его, как крылья.
«Червь!.. Гниющий порок в глазах твоих, вонючая похоть — в теле. Проклятый червь!..»
— Ай-ай-ай! — вскричала Тамара, спрыгивая с дивана и оставляя на нем
