– Я исчезаю! – кричу я. – Почему я исчезаю?
Что-то проскальзывает в бабушкиных глазах, но я не успеваю понять – это печаль или, может, чувство вины?
– Поговорим об этом позже. Ты посмотри на эту девочку! – Она поворачивается к Нине. – Боже мой, скорее заходи внутрь. – Ба кивком зовёт Нину подняться. – Как тебя зовут?
– Я… – Нина кусает губу, в глазах стоят слёзы. – Я не знаю.
Кажется, будто она вот-вот совсем растает. От неё осталось только бледно-зелёное платье, неясная тень тёмных длинных волос и большие испуганные глаза.
– Как её зовут, Маринка? Давно она здесь? – спрашивает Ба.
– Почему я исчезаю? – кричу я ещё громче, топая ногами по песку. – Я мертва?
Бабушкины плечи опускаются, как под грузом.
– Я всё объясню, но чуть позже. Давайте внутрь.
Она набрасывает на Нину шаль и заводит её в дом. Избушка даёт Нине силы для путешествия, и она уже кажется более живой. Я изучаю свои пальцы. Они снова непрозрачные. Я сжимаю кулаки и тут же чувствую, как ногти впиваются в ладонь.
Хлопает входная дверь. Ба проходит внутрь, и не подумав ответить на мой вопрос. Для неё мёртвые и проводы важнее всего. А как же я? Неужели я не имею права знать, кто я такая и почему застряла здесь, в этой избушке? Я с силой пинаю ногой ступеньку, да так, что в кровь разбиваю большой палец.
– Чёрт! – кричу я куда-то в пустое небо. – Ненавижу эту избушку!
Избушка присаживается в песок, протягивает ко мне ступени крыльца и распахивает передо мной дверь. Я отворачиваюсь от неё и смотрю на море. Так нечестно. Ба должна была ответить мне, объяснить, почему я исчезала. В уголках глаз скапливаются слёзы.
Джек садится мне на плечо и больно бьёт меня крылом по уху.
– Отстань! – кричу я, сталкивая его. – Какой же ты неуклюжий!
Я валюсь на колени в песок, мне невероятно стыдно.
Джек ни в чём не виноват. Я хватаюсь руками за голову, надеясь, что так она перестанет кружиться, и Джек суёт мне в ладонь что-то влажное и мягкое.
Я разжимаю пальцы, смотрю на раздавленный рыбный пельмень и разражаюсь хохотом. Странный он, этот хохот, вызванный сложным сочетанием чувств, над которыми я не властна. Джек выворачивает шею, косит на меня серебристыми глазами, сияющими в свете луны, и каркает.
– Иди домой, пчёлка. – Нас обоих укрывает бабушкина тень.
Я с трудом поднимаюсь и вытираю глаза. Не хочу, чтобы она видела меня в слезах. Пусть знает: её обман меня жутко разозлил.
Нина сидит у огня, накрытая бабушкиной шалью, в руках у неё миска свежей ухи. Она пристально смотрит на языки пламени под котлом, и в глазах её пляшут воспоминания о прожитой жизни. Она выглядит чуть более осязаемой, но края её силуэта всё же немного расплываются.
– С ней всё будет хорошо? – спрашиваю я, и внутри всё сжимается.
Ба хмурится.
Она оборачивает вокруг меня тёплое шерстяное одеяло и сажает меня к столу. Затем наливает мне ухи, и между нами поднимается пар.
– Почему ты не сказала мне, что она здесь?
Я пожимаю плечами, не отрывая взгляд от супа.
– Ты знаешь, какая это большая ответственность – быть Хранителем Врат. Мы обязаны помочь этим душам завершить цикл. Они не могут оставаться в этом мире после смерти, ты же прекрасно это знаешь. Они растворятся и навсегда останутся неприкаянными.
Я гоняю ложкой кусок бледной рыбы, топлю его в бульоне, слежу, как он всплывает. Не верится, что Ба может так спокойно рассуждать о нашем долге перед мёртвыми, когда сама ещё не ответила на мой вопрос.
– Я так разочарована, что ты скрывала её от меня, – качает головой Ба.
– А как насчёт того, что ты от меня скрываешь? – срываюсь я. – Когда ты собиралась сообщить мне, что я мертва?!
Я сверлю её глазами, больше всего на свете желая, чтобы она сказала, что я не мертва. Пусть вернёт всё как было.
Ба вздыхает, сидя напротив меня. Открывает рот, но не произносит ни слова. Она ёрзает в своём кресле и снова пытается ответить.
– Ну и что это меняет? – Она слегка пожимает плечами. – Ты следующий Хранитель. Я всегда тебе это говорила.
– Для меня это всё меняет. – Я плачу, когда горькая правда становится очевидна. Я мертва. Разве я могла умереть? Я ничуть не похожа на тех бледных мертвецов, которые стекаются ночами к избушке. – Это бессмыслица какая-то, – говорю я, мотая головой. – Я чувствую себя живой. Я существую. А ты говорила, что души не могут оставаться в этом мире после смерти. Так почему же я здесь?
– Ты другая. Ты Яга, будущий Хранитель Врат…
– Так что, все Яги мёртвые? – перебиваю я. – Ты мёртвая?
– Нет, Яги не все мёртвые. И то, что ты мертва, совершенно ничего не меняет. – Ба отмахивается от темы моей смерти как от пустячной. – Ты долго жила в этой избушке, и она дала тебе достаточно сил, чтоб ты казалась живой. Пока ты здесь, ты можешь делать всё, что делают живые.
– Но почему я растворилась? – спрашиваю я, хотя ответ мне уже известен.
– Потому что ты ушла отсюда. – В бабушкиных глазах стоят слёзы. – Чем дальше ты уйдёшь от избушки, тем сильнее померкнешь. Существовать ты можешь только здесь, на границе жизни и смерти.
Я кладу ложку в миску и больше не притворяюсь, что могу есть. Мне дурно, голова кружится. Как я могу остаться здесь навсегда? Если я мертва, если существовать я могу только здесь, в этой избушке, значит, всё потеряно. Сегодня утром у меня хотя бы была надежда как-то избежать этой судьбы. А теперь я понимаю, что никуда мне не деться. От этого дома на ногах, вечно срывающегося с места, не дающего завести друзей. Я здесь навсегда.
– Так нечестно! – Я реву до звона, до боли в ушах. – Я не хочу здесь жить, не хочу быть следующим Хранителем! – Моя кожа пылает, все мышцы напряжены.
Ба мрачнеет, я вижу тень печали в её глазах.
– Ты ничего не можешь изменить, Маринка. Ты сама сделала этот выбор.
– Я не выбирала такую жизнь. Я не хочу этого. Я хочу жить нормальной жизнью, в нормальном доме, с нормальной бабушкой.
Я жалею о том, что сказала, но не могу взять свои слова обратно, поэтому просто сижу и смотрю на стынущую передо мной уху. Ба берёт мои руки в свои:
– Ты умерла младенцем, и я провела тебя сквозь Врата. Но ты вернулась. Ты захотела остаться здесь, со мной и избушкой. Ты точно Яга.
Я откидываюсь на спинку стула и смотрю на неё не моргая. Я не могу быть Ягой. Ба такая спокойная и мудрая, она любит эту жизнь среди мёртвых. С ними она и улыбается,
