– Но мне придется писать рапорт шефу… И Филипп… – начал я. Надеюсь, у меня при этом было достаточно растерянное лицо.
– Вот! – Дезик не дал мне договорить. – Разве я тебя толкаю на обман? Нет! Напиши чистую правду! Вопрос: что случилось с птичками? Ответ: они улетели! Конфиската нет, но вы держитесь. В итоге Иохвидсон жив, Филипп доволен, пираты в убытке, пернатые свободны. Со всех сторон все хорошо. Лев Львович поругается, да, это его работа, я ее уважаю, но я сам, лично, за тебя заступлюсь. Мое слово здесь кое-что значит. Ради тебя я немного преувеличу. Скажу, что таких незаменимых работников, как Ломов, ему еще поискать… Ну что, согласен?
– Сделаю все, что смогу, – кивнул я. – Будьте спокойны.
Как же легко и, черт возьми, приятно давать обещания, зная о том, что они уже исполнены! Да еще безо всякого твоего участия.
– Спасибо! Спасибо! – Дезик вывел меня из мешка и повел к дверям, прикрывая от попугайского обстрела. – Ты не просто сообразительный мальчик! Но! Еще и чуткий! Ты… Ну иди… Вон! Вон! Негодяи, все по клеткам! Кому говорю! – Последние вопли относились уже не ко мне, а к еще не оформленным носителям…
Киевский вокзал был отсюда недалеко – всего-то пара остановок на метро. Но прежде чем отправиться в «Мосфоно», мне следовало обезопасить тылы. Про Илью Владимировича Бучко я был наслышан, и услышанное не радовало. Кое-что мне подсказывало: глава фирмы «Бучко Аудиопродакшн» так легко не откроет инспектору ФИАП свои маленькие секреты. К откровенности его может подтолкнуть только какой-нибудь крепкий стимул. Эх, не люблю я подлянок и стараюсь к ним не прибегать, но порой иного выхода не бывает.
Я сошел с четвертого этажа, миновал один лестничный пролет, коротко постучал по трубе водяного отопления и стал ждать. Через некоторое время в ответ донеслись три таких же отрывистых стука. Это была не азбука Морзе, как у нас с Линой, а простейший обмен условными сигналами: «Можно к вам? – Валяй, заходи!» Тогда я пошел вниз по лестнице до самого подвала, где была котельная.
Зимой, когда помещения агентства отапливались, тут непрерывно работала команда из двадцати человек. Но сейчас, в середине мая, котельная давала нашей конторе только горячую воду. Поэтому для поддержания температуры в котле вполне хватало троих истопников: двух братьев Бестужевых и их сменщика Толяна-эрудита.
Спускаясь вниз, я уже слышал, как под гулкими сводами подвала, среди хитрого переплетения синих и желтых труб, витает высокое искусство. Мои друзья, Эрик и Эдик, зажав в углу сантехника Николая Егоровича Есенькина, уже в который раз излагали ему свою позицию, на лету выхватывая друг у друга реплики.
Близнецы происходили из лучшей цирковой фамилии. Сейчас им было по тридцать пять лет. Из них первые тридцать оба провели в цирке и хлопнули дверью, когда им там стало уж совсем невмоготу.
– …профанация, Егорыч, профанация во всем! – втолковывал сантехнику Эрик. – Раньше ты не просто распиливал девушку или выстреливал тузом из колоды, а в этом были подтекст, концепция, сверхзадача, и ты творил чудеса под саундтрек Стравинского. А теперь всего-то надо – тупо пилить бабу под марш Дунаевского…
– …они нам, Егорыч, в последние годы всю плешь проели: ах, в Первом Академическом сборы выше! ах, и во Втором Академическом сборы выше! – перебивал брата Эдик. – А мы им в ответ: паленая водка всегда продается лучше, чем настоящий шотландский виски…
– …ну вот теперь они собирают кассу, и что с того? Тоже мне, великое счастье! Зато искусство цирка накрылось медным тазом…
– …идеалы отцов-основателей МХЦ, Константина Сергеевича и Всеволода Эмильевича, втоптаны в грязь жадными коммерсантами…
– …а какие люди там служили! Умнейшие, духовная элита. Кио, Карандаш, Запашные, сам Ян Бульди… А нынешние? Тьфу, плебс…
– …цирк сегодня для зрителя – это не храм духа, как прежде, а низкий балаган, чуть ли не театр какой-нибудь. Раньше люди приходили туда приобщаться, думать, сопереживать, а сейчас…
– …они запросто проносят в партер колбасу и пиво из буфета, и господа униформисты не имеют права вытолкать взашей этих хамов…
– …нам еще прабабушка рассказывала: до революции в цирке был фейс-контроль – посерьезнее, чем в теперешних ночных клубах. Сам шпрехшталмейстер граф Фредерикс, двоюродный брат министра двора, стоял на входе МХЦ и всякую пролетарскую рожу заворачивал…
– Ребя-а-а-ата, – жалобно тянул Есенькин, – может, в другой раз? У меня протечка на втором… три унитаза засорились…
В своем обычном, то есть слегка подогретом, состоянии Егорыч был открыт для общения и готов обсуждать что угодно – от прокладки трансатлантического кабеля до новых комиксов Бондарчука. Но сегодня он как назло был трезв и отбивался, пытаясь сбежать.
– Эрик, Эдик, у меня просьба, – обратился я к близнецам. – Освободите Егорыча, раз он торопится, поговорите лучше со мной.
Есенькина отпустили. Он с благодарностью посмотрел на меня, шмыгнул носом, подхватил свой громыхающий чемоданчик и исчез.
– А к нам, между прочим, утром приходили с Камергерского, – грустно сообщил Эрик, – опять звали в Первый Академический…
– …просим вас, говорят, делать нам спецэффекты к «Капитану Бладу», – добавил Эдик. – Большие бабки сулили: совместная постановка с американцами, формат 3D… мушкеты, стрельба, белые голуби в сундуке мертвеца, корвет «Черная молния» в натуральную величину съезжает со сцены прямо в зрительный зал…
– …но мы, разумеется, гордо отказались, – объявил Эрик. – Подите прочь, говорим, пигмеи, не продается вдохновенье за рупь двадцать. Дырку вам от бублика, говорим, а не нашу коронку с голубями! Лучше уж мы в котельной уголек будем ворочать, чем публику в театре сериалами зомбировать. Руки у нас черные, да совесть чистая! Правда ведь, Кеша?
– Еще бы! – сказал я. – Само собой. Слушайте, а для меня вы сумеете повторить тот фокус? Мне одного злостного пирата надо ухватить за жабры, без вас ну никак не справиться… – В двух словах я объяснил братьям, каким способом они смогут мне помочь.
Выслушав меня, близнецы в смущении потупились. После паузы Эрик неловко пробормотал, старательно глядя не на меня, а в пол:
– Извини, Кеш, тут мы пас… только ты на нас не обижайся… пожалуйста. Мы хоть и греем воду в вашей ФИАП, но сами вообще-то против авторского права… Как социального института. Ничего личного, пойми, тут дело принципа. Большое искусство, оно…
– …должно принадлежать народу, – Эдик виновато развел руками, – без посредничества государства. Так что если этот твой Бучко выпускает, скажем, нелицензионного Бетховена или Сергея Сергеевича Прокофьева…
– Да что вы! – подивился я святой их наивности. В такие минуты мне казалось, что я не младше братьев
