— Нет. Если бы они были добрыми, они не стали бы терпеть все зло, которое творится на нашей планете.
М-да. Этот мальчик далеко может пойти.
— Ну, хорошо, — развиваю тему, — а если они просто безразличные? Может им до нас нет никакого дела?
— Тогда они тоже злые.
— А если они просто от нас очень сильно отличаются?
— Как в книге?
— Ну, например.
— Тогда…
Могу ли понять и представить, что творится сейчас в голове этого шестилетнего мальчугана? Не знаю. Своих детей у меня никогда не было, чужих, впрочем, тоже. Себя шестилетнего я помню весьма урывками, да и как мне представить образ мыслей ребенка совершенно иной эпохи? Я, конечно, стараюсь заменить ему настоящего отца, но… Впрочем, биологически, я и есть его отец, что бы я там себе не терзал в мученическом самобичевании…
Но Георгий вновь не дал мне шанса додумать "эпическую" мыслю до логического завершения.
— Тогда как мы договоримся?
Да. Да-да-да. Как получилось, что ребенок, задающий подобные вопросы, не достиг в жизни ничего? Глупая смерть в двадцать лет в аварии автомобиля, которым управлял приятель. А задатки были, да что там были, есть задатки, я вижу. Да и отучился в той моей реальности он в самых престижных школах Британии и Франции, и поступил затем в Сорбонну. Или не просто все в той аварии? Ведь формально (как посмотреть) он был сыном последнего русского Императора и мог, в теории и при определенных раскладах, рассматриваться в качестве претендента на российский Престол. Понятно, что он отпрыск морганатического, то бишь, незаконного брака, но… Но всяко в жизни бывает! Тот же Кирилл Владимирович, провозгласивший в изгнании себя Императором, мог устранить возможного конкурента… Или не мог? А кто ж теперь узнает, если Кирилла Владимировича я давеча повесил? Его я повесил, а Императором, причем не в изгнании, стал сам. Так что музыку играем мою и поем все вместе.
— Да, Георгий, это вопрос. История Земли знает тьму тьмущую примеров того, как одни народы истребляли другие, сражаясь за территории, ресурсы или даже безо всякого значимого повода. И это при том, что мы все люди и отличаемся разве что цветом кожи или богами, в которых веруем. А нередко и таких различий не было. Что уж говорить о жителях разных планет? Что мы вообще знаем о марсианах? Ничего! Может они ужасны. Может они прекрасны. Злы они или добры? Этого мы тоже не знаем. Мы даже не знаем, есть ли они вообще. Но, скажи мне, граф…
Мальчик, услышав свой титул, сразу же как-то подобрался весь.
— … вот ты, не имея данных о возможных опасностях, при принятии своих решений исходил бы из чего?
Щенок заскулил в его руках, настолько крепко были сжаты объятия. Виновато глянув на подопечного, Георгий аккуратно поставил собаку на утрамбованную дорожку, а затем тихо ответил:
— Я бы готовился к тому, что они плохие. Если они хорошие, они на нас не обидятся за наши опасения, а просто посмеются… А если мы будем думать, что они хорошие, а они окажутся плохими, то они… тоже посмеются. Но… Но это нам… Нам не понравится их смех.
Браво, малыш! Надо, надо ему срочно искать толковых учителей, да и одноклассников бы подобрать толковых, на которых он мог бы в грядущей жизни опереться и на кого он мог бы рассчитывать. Да, он не Наследник Престола и никогда не станет Императором, но и носителем скромного титула графа он является лишь формально, и, вероятно, не долго. Ведь как бы то ни было, а сын Императора есть сын Императора, пусть и не подходит он под критерии статьи за номером сто двадцать шесть Основных Законов Российской Империи (даже если не брать во внимание статью номер сто тридцать четыре тех же Законов). И он всегда будет в центре внимания, пусть и не на самых-самых первых ролях. Зато, не будучи членом Императорской Фамилии, он может более свободно распоряжаться своим будущим, не связанный формальными обязательствами и ограничениями. Может он выберет стезю военного, а может, станет ученым. Астрономом, например. Или путешественником. Или тем же политиком. Хотя там будет труднее всего, ведь всегда и все будут помнить о том, чей он сын, и стать, к примеру, канцлером Империи ему будет несравнимо труднее, невзирая на все родственные связи и именно из-за них. А что до собаки и опасений Мама — так если он не научится управлять грозной собакой, как он научится властвовать над людьми?
— Si vis pacem, para bellum. Хочешь мира — готовься к войне. Так говорили древние. Да, ты прав. Ты мудр не по годам, мой юный сын.
Мальчик покраснел, но похвала явно доставила ему удовольствие. Да, к сожалению, мало я ему уделяю внимания из-за всего, что навалилось, но сам прекрасно понимаю, что это ни разу не оправдание. Честно говоря, я и вырваться сюда сегодня решил только для того, чтобы доставить Георгию удовольствие и новые впечатления. А то все Кремль, да Кремль. "Все кабинэт, кабинэт", как говаривал товарищ Саахов в "Кавказской пленнице". Вот такими вот пленниками, только кремлевскими, мы и были последние недели. И если я был по уши в проблемах и интригах, то чем было заняться мальчику шести лет, кроме как собакой, да робкими играми с детьми всякого рода челяди, коим я разрешил посещать Кремль, хотя генерал Климович был решительно против этого.
— Да, сын, договориться бывает очень сложно. Третий год в Европе идет эта война и остановить ее будет ох как не просто. Что уж говорить о марсианах.
* * *МОСКВА. ГДЕ-ТО ПОД ЗЕМЛЕЙ. 31 марта (13 апреля) 1917 года.
— И куда теперь?
В ответ подельник лишь злобно выругался. Затем пояснил очевидное:
— Где-то не там свернули. Ни пса ж не видно.
Действительно, к темноте катакомб добавилась царящая на поверхности ночь, так что даже слабые отблески света отсутствовали и беглецов окружал кромешный мрак. Позади был побег, позади был сумасшедший марш по пояс в ледяной воде подземного русла реки Неглинной, было блуждание по каким-то проходам и полуобвалившимся лазам, и все это, на-минуточку, с тяжеленной гирей в руках, к которой оба сбежавших каторжника были накрепко прикованы.
Собственно, Рябой, а так назвался Андрею его нынешний сообщник, потому и присмотрел его для своих целей из массы каторжников, что дезертир был весьма широк в плечах и силу имел немалую, чего не скажешь о самом Рябом. А значит, он мог унести сковывающую их двоих гирю и нести ее некоторое время, достаточное для того, чтобы оторваться от преследователей из конвоя. Нет, Попов не был таким уж дураком и вполне себе допускал
