И слушая, как в толпе вокруг него возбужденно обсуждают не столько только что произошедшую казнь, сколько заявленную сегодня идею Служения, слушая с каким восторгом говорят об этом люди разных сословий, слушая их воинственные возгласы в ответ на вопли мальчишек-газетчиков, Иван понимал, что все вокруг не просто, их курс лишь часть чего-то огромного и его учителя имеют к происходящему вокруг самое прямое отношение. И что ему, Ивану, повезло оказаться рядом с теми, кто стоит у истоков того, что меняет Россию, того, что стремительно двинет Империю ввысь.
* * *МОСКВА. БОЛЬШОЙ КРЕМЛЕВСКЙ ИМПЕРАТОРСКИЙ ДВОРЕЦ. АНДРЕЕВСКИЙ ЗАЛ. 26 марта (8 апреля) 1917 года.
В тронном зале яблоку негде упасть. Массовый психоз на улицах не мог не передаться присутствующим, да и сцена на Болотной явно способствовала понимаю происходящих процессов и цене их нелояльности в данный исторический момент.
Понятно, что истерия не возникла спонтанно и была во многом срежиссирована ведомствами господ Суворина, Глобачева, Курлова и Вязигина, но эффект ее, скажу я вам, пока превосходил все мыслимые мои ожидания. Разумеется, тут не могли не сработать наработки, которые я невольно притащил с собой из третьего тысячелетия, но пластичность сознания общества 1917 года поражала даже меня. Все ж таки, любой самый расзомбированный зритель двадцать первого века, вольно или невольно, но научился фильтровать информацию. А аборигены нынешнего (для меня) времени, были куда наивнее, чем даже советские зрители, смотревшие программу "Время". Ну, куда было со мной тягаться местным оппозиционным пропагандонам, если на моей стороне были все ресурсы властной машины, опыт последующих ста лет, в ходе которых промывка мозгов достигла эпического уровня, да еще и полное отсутствие тормозов и косности с моей стороны? Плюсом к этому была та стремительность, с которой я осуществлял нагнетание истерии, меняя повод за поводом, наращивая остроту сюжета и неожиданность поворотов… Ну, о чем тут говорить, если местная публика не видела даже обыкновенных мыльных опер моего времени?
Нет, они не были глупыми, вовсе нет. Но на моей стороне были не только технологии будущего, но и понимание происходящих процессов, всех этих игр вокруг трона, международных интриг, комплексов неполноценности и зашоренности элит, религиозных противоречий, включая все эти проблемы со старообрядцами всех разновидностей, евреев, мусульман, всей этой восторженности и глупости интеллигентской тусовки, всех высокосветских бредней и предрассудков, тяги мужика к земле, стремлений рабочего и прочее, прочее, прочее…
В этом плане я был куда в лучшем положении, чем были правители этой эпохи, включая всех революционных вождей вместе взятых. Ведь, как бы они ни были готовы идти до конца, они оставались лишь продуктом своего времени, во многом лишь неисправимыми романтиками, пусть готовыми пролить реки крови, но, все же, не знающими итога своих усилий. И пусть я не знаю итога собственных усилий, но итоги деятельности окружающих меня людей и идей я знаю очень хорошо.
И вот, сегодня, наступил апофеоз. То, что было сложно себе вообразить еще месяц назад, вдруг стало свершившимся фактом — война фактически приостановлена, нация в единении мобилизована вокруг трона, а те, кто еще в условном "вчера" был на вершине модных трендов, либо висят сейчас, качаясь на ветру Болотной, либо прячутся от погромного греха подальше, либо с ужасом ждут ночи, ожидая автомобили ведомства господина Батюшина под своими окнами, либо стоят сейчас передо мной в этом набитом высшим светом зале.
— Честь в Служении!
Кланяюсь я им.
— На благо Отчизны!
В полном единении отвечает зал. И кланяется. Мне.
* * *ПАРИЖ. 27 марта (9 апреля) 1917 года.
Улицы французской столицы бесновались. Патриотический угар царил на площадях и в подворотнях. Газеты расхватывались и с восторгом читались. Прочитанные новости горячо обсуждались и радостно пересказывались друг другу.
Ведь было чему радоваться! Доблестные франко-британские войска вчера перешли в долгожданное наступление и газеты, а за ними и общественность, в едином порыве утверждали, что час Победы уже близок. Вести с фронта не могли не радовать и не наполнять восторгом сердца истинных патриотов, к коим относили себя большинство толпящихся на площадях и улицах Парижа.
Еще бы! Успех обозначился на многих участках фронта. Так британским войскам, при поддержке трех танков, удалось сходу прорвать оборону германцев и взять деревню Монши! В первый же день наступления союзным войскам удалось прорвать первую линию немецкой обороны! Газеты захлебывались восторгом. Победа виделась с их страниц такой близкой и очевидной, что многие были с этим категорически согласны. Тем постыднее было предательство русских, которые посмели предать своих союзников, сговорившись с проклятыми бошами и ударив в спину доблестных французов! Именно они, как утверждали газеты, были виновны в том, что успех наступления не был столь значительным в первый же день. Ведь именно русские, во-первых, позорно отказались от своих обязательств и не приняли участие в наступлении, именно русские, что во-вторых, ударили в спину французским войскам, надеясь прорвать линию обороны и пропустить, тем самым, германцев в тыл армиям Антанты, и, наконец, именно действия России вынудили французское главное командование снять много войск для подавления предательства русских, и именно этих войск не хватило великому Нивелю для решительного успеха в первый же день. Но зря надеются русские и немцы! Франция и Антанта победят в этой войне!
Урядный отложил газеты и позволил себе отпить чашечку кофе. Никак он не мог привыкнуть к этому барскому напитку, но о его предпочтениях сейчас никто не спрашивал. Ибо был он сейчас не зауряд-прапорщиком Русской Императорской армии, а подданным Сербии господином Радованном Благоевичем, эмигрантом и беженцем от оккупации его родного края, вынужденного по болезни пережидать лихую годину на чужбине, помогая Отчизне всем, чем только возможно.
А уж помогал он, действительно, всем чем возможно. Одних только саквояжей с деньгами сколько было занесено в разные адреса! А сколько записок было передано заинтересованным лицам! Причем, многие из этих бумажек знающему человеку могли сказать куда больше, чем случайному читателю, ведь зная шифр и значение отдельных слов или символов, можно было найти очень много всякого интересного. Тайники, например. Как вариант, с деньгами. Или оружием. Или с компроматом. На тебя или кого-то еще. Всякие чудеса может передать обыкновенная записка.
И вспомнилось Урядному с недавних пор любимое изречения господина Мостовского о том, что осел, груженый золотом, способен взять город. Отхлебнув кофе, смотрел Урядный вдаль поверх крыш, туда, где раскинулся за пеленой печного дыма город Париж.
* * *МОСКВА. ГДЕ-ТО ПОД ЗЕМЛЕЙ. 27 марта (9 апреля) 1917 года.
Обвал обрушился внезапно, похоронив под обломками кирпичей нескольких арестантов. Андрей Попов и сам не мог объяснить то, каким именно
