Когда он приехал в Париж, сплоченные возгласы Французской революции напомнили Энрике о его мечте: liberté, egalité, fraternité.
Свобода, равенство, братство.
Эти слова нашли в нем отклик точно так же, как и в других студентах. Тогда они начали задумываться: по какому праву Испания сжимает Филиппины мертвой хваткой на протяжении трех столетий? В Париже Энрике нашел единомышленников, но именно Северин навсегда изменил его жизнь. Он отметил его талант историка, когда другие, кажется, совсем не обращали на него внимания. Северин понял его мечты о переменах и указал на то, с чего стоит начать. Так как семейное дело должно было отойти его старшему брату, а на служение в церковь был отдан средний, Энрике не был должен своей семье. Это позволяло ему выбирать любой путь. Он знал, чего хотел… только для этого надо было заставить Илустрадос принять его в их внутренний круг.
Может быть, Глаз Гора сможет решить все его проблемы. Энрике позволил себе помечтать о том, что случится дальше: вероятно, они с Северином могли бы заявить Ордену, что их цивилизация висит на волоске… возможно, им даже стоило бы объявить эту новость со сцены. В любом драматическом действе важно правильное освещение. И, конечно, шампанское. Северин стал бы патриархом – Энрике мог бы написать целую речь о восстановленной чести рода, и это было бы к месту. Особенно, если бы в этот момент с потолка падали конфетти. Дом Ванф вернулся бы во всем своем величии, и, конечно, ему бы понадобился историк. Он. Тогда Илустрадос приползли бы к нему на коленях, потому что они отчаянно нуждались в шпионе, знающем о тайной деятельности Вавилонского Ордена. Это было единственным слабым местом их разведки. После этого он вместе с Северином и всей их командой смогли бы изменить мир! Они могли бы раздобыть себе мечи… Энрике не представлял, что делать с мечом, но сама идея казалась ему эпической. Что, если кто-то воздвигнет статую в его честь…
– Идем.
Энрике вздрогнул и выронил из рук хрустальный бокал.
– Мое шампанское! – воскликнул он, глядя на осколки.
– Ты его даже не пил. Ты мечтал.
– Но мне нравилось держать его в руках…
– Иди за мной.
Не дожидаясь Энрике, Северин отвернулся и направился к лестнице. Энрике нахмурился и пробормотал несколько тагальских слов, за которые его бабушка надавала бы ему по голове шлепанцем. Никогда еще Северин не был таким грубым. Все его тело было заметно напряжено. Они прошли через главное лобби и направились ко входу в Сады Семи Грехов.
Рядом с конюшнями, на дороге, стояла карета. В отличие от других карет «Эдема» на ней не было никаких эмблем и опознавательных знаков. Энрике забрался в карету вслед за Северином. Кучер закрыл двери; из-за черных штор, плотно закрывавших окна, внутри стало очень темно.
Энрике беспокойно теребил рукав своей рубашки.
– Так… Теперь ты расскажешь, в чем дело?
Северин достал из кармана конверт. Багровая печать была сломана посередине, но одной-единственной буквы «Г», украшающей конверт, было достаточно.
Энрике замер. Несколько секунд прошли в гробовой тишине.
– Гипнос?
В ту минуту, когда он произнес это имя, он знал, что не ошибся. Казалось, даже душный воздух кареты подтверждал его догадку. Небольшой порыв ветра пробирался сквозь щель между занавесками, и Энрике поежился от холода.
Челюсть Северина напряглась.
– Он знает, что мы его обокрали, и попросил о встрече.
– Что?
Он думал, их план был предельно надежен. Никаких отпечатков. Никаких записей. Ничего, что могло бы раскрыть их присутствие в аукционной комнате хранения.
Гипнос был патриархом, и он мог запросто приказать арестовать их. Или придумать что похуже. Но он всего лишь просил о встрече, и это могло означать только одно: ему что-то от них нужно. Гипнос собирался их шантажировать. Энрике не понимал, почему Северин взял с собой только его. Может, он был незаменим… Возможно, его просто не было жалко.
Энрике почти ничего не знал о Гипносе, но Тристан как-то упомянул, что в детстве они с Северином были друзьями. Одного взгляда Северина было достаточно, чтобы понять: он не общался со старым товарищем уже много лет. Северин сидел с опущенными глазами и каменным лицом. Он то и дело проводил пальцем по серебристому шраму на ладони.
– Что, если он хочет… – Энрике не мог заставить себя произнести «убить нас».
Кажется, Северин и так догадался, что он имел в виду.
– Гипнос всегда был умен, – медленно сказал юноша. – Но, если он попробует что-нибудь выкинуть, у меня найдется достаточно компромата на него. – Он способен уничтожить связи Гипноса с Орденом в одно мгновение.
– Мертвые не мстят.
Северин надвинул шляпу на глаза.
– Я не собираюсь умирать.
Когда карета остановилась, Северин нагнулся, чтобы открыть дверь. В этот момент Энрике смог разглядеть письмо, которое мужчина держал в своей забинтованной руке. Он нахмурился. Письмо было пустым.
Гипнос назвал свою резиденцию «Эреб» в честь мифического места, где цветущие красные маки соседствовали с тьмой и кошмарами. Какая нелепость. Энрике находил его прозвище – Гипнос – таким же претенциозным. Никто в здравом уме не назвал бы младенца в честь бога сна. Хотя бы ради благополучия самого ребенка.
Большинство европейских Домов коллекционировало любые сотворенные артефакты, Дом Никс же, в свою очередь, собирал только те ценности, которые были связаны со способностями разума. Дом Никс коллекционировал предметы, которые могли сплетать воспоминания, просачиваться в сны, заставлять людей собирать волю в кулак и создавать реалистичные иллюзии. Способности разума держались под строгим контролем. Они использовались не только в борделях и развлекательных заведениях, но и в тюремных лагерях. Талант
