Город был по-будничному спокоен, но горизонт облегали тучки, обещая перемену погоды. Мягкий ветер шевелил флаги, водружённые накануне праздника на фасадах советских учреждений, звук пилы с лесопилки ДОКа соперничал с мотором бударки, буксирующей по речному пути какой-нибудь востроносый неводник. В порту на рейде попыхивал пароход.
Рза задворками спустился к Полую. Берег был испорчен оврагами, оплетёнными дряхлеющим ивняком, сарайчики, лепившиеся по кручам, едва держались за приречную землю. Со столба слетела ворона, вяло вякнула на одинокого пешехода и пропала за подгнившим забором.
Степан Дмитриевич сел на камушек и прищурился на амальгаму реки, что отблескивала солнцем и холодом. Ему нравилось спокойное одиночество, когда можно вот так, без зрителей, созерцать текучую воду, живущую по простым законам, не зависящим от своеволия человеческого. Бесхитростное стремление к устью, к слиянию с родительским домом, с Океаном, отцом всех вод, как метафора возвращения сына к забытому в суете Отцу, – для художника это было осью, вокруг которой вращалась его галактика, вращалась, внутренне ничуть не противореча законам жизни и военного времени.
Пригревало. Ветерок отгонял мошку́. Комары были тяжелее ветра, гудели голодно, но сильно не досаждали. Этим летом – почему, непонятно – летучий гнус был милосерден не по природе, может, люди оголодали и обескровели, всё до крохи отдавая на нужды фронта, может, с тундрой происходили метаморфозы сродни тем, что происходили в стране и в мире.
Сверху, с улицы, не видимой от реки, прикатился негромкий смех. Был он странный – механический и бесполый, будто у смеющегося внутри звякали обломки стекляруса.
В реку, недалеко от берега, бухнулся залётный гусёк. Без товарищей, один-одинёшенек, то ли ему сил не хватило дотянуть до безопасного озерца, то ли был тот гусёк подранен. Гусь лёг на воду и поплыл по течению, словно паузок или маленькая ладья.
– Глупая птица – гусь, – раздался сзади неокрепший басок.
«Вот и посидел в одиночестве», – подумал Рза, оборачиваясь на голос.
Бас принадлежал пареньку возрастом лет под десять, в руке он держал чирка – мелкого, не рыбищу, а рыбёшку, – посаженного на кукан из верёвки. Чир был ещё живой и вяло побрыкивался в неволе.
– Здравствуй, мил человек, – поприветствовал подростка художник. – Почему же гусь – птица глупая?
– Потому что живёт сто лет, а ума – как у Люськи, моей сеструхи. Она, вон, тащит с полки сковороду, а та ей на голову сверху – шарась! Люська плачет, на башке шишка, а того ведь, дура, не понимает, что не надо было тащить, сама виновата. Вот и гусь – летит на телеграфную проволоку, думает, она паутина, и крыло своё о проволоку ломает.
Рза кивнул мальчишке с самым серьёзным видом:
– Ну, допустим, всё дело в случае, и потом, скажу тебе по секрету, что у гуся линии умные, а больше птице ничего и не надо.
– Линии? – Паренёк задумался. – Мудрёно что-то – «линии умные». Не бывают линии умные.
– Ты когда-нибудь пробовал рисовать?
– Тыщу раз. – Мальчишка даже обиделся. – Я такие самолёты рисую, залюбуешься, какие красивые. Никто в классе лучше не нарисует.
– Вот-вот-вот, то же и у гуся. Нарисуй самолёт уродом, разве этот самолёт полетит? Он ведь потому и летает, что у него линии умные. Чтоб и глазу было красиво, и самолёту не мешало летать. Теперь понял? – Рза улыбнулся.
– Теперь понял, – сказал мальчишка. – А вон там, в кустах, дядька сидит, за тобой подглядывает, – подмигнул паренёк художнику и прибавил шёпотом: – Однорукий. – Свободной от кукана рукой он взял с берега плоский камень и запустил им в заросли ивняка, одолевавшие береговые кручи.
Заросли ответили шумом веток и раздражённым человеческим голосом.
– От ты… – Голос принадлежал Хоменкову.
Однорукий поднялся над ивняком, потирая ушиб на лбу. Камешек попал куда надо.
– Ты чего там в кустах высиживал? – спросил Степан Дмитриевич Хоменкова.
– Живот схватило, – сказал Хоменков сконфуженно, не убирая руку со лба. – Стало быть, перебрал вчера.
– Всё-то ты, дядя, врёшь, у тебя же штаны не спущены, – влез в разговор мальчишка.
– Иди отсюда, покуда не наваляли, – зло ответил Хоменков пареньку. – Нашёл забаву – камнем в человека кидаться. Беспризорщина, мать твою! Сейчас спущу с самого штаны да надеру ремнём задницу! Я, вообще-то… ну как сказать… – Хоменков теперь обращался к Рзе, но мялся, по-видимому не зная, чем оправдать своё сидение на берегу. Ведь не скажешь же вот так, прямо в лоб, что ты следил за уважаемым человеком.
По воде захлопали крылья. Гусь-подранок, снесённый речным потоком, с шумным плеском сопротивлялся реке. Он развернулся носом против течения, он ударял крыльями по воде, он тянул свою шею вверх, к близкому огромному небу, туда, где редким пунктиром на юго-западе прочертила слюду небесную стая его сородичей. Гуси растворились в пространстве, а он всё хлопал и хлопал крыльями, птица не желала мириться со своей несправедливой судьбой. Потом он ослаб и выдохся, и течение понесло его вниз, как несёт мелкие деревца и огромные стволы лиственниц с подмытых паводком берегов.
– Глупая птица – гусь, – почему-то повторил Рза немудрёную мальчишкину мудрость.
А отведя взгляд от реки, не увидел на берегу ни мальчишки, ни однорукого художника Хоменкова. Зато в мелкой лужице возле ног крутился на кукане чирок.
Рза удивился очень. Ведь таким добром, пусть и малым, в нынешние времена не бросаются. Не забывают рыбу на берегу. Совсем недавно в северных реках рыбы было что в небе звёзд. И голец, и чир, и муксун, даже нельма была не диво. Теперь, когда «всё для фронта», когда норма в здешних рыбхозах такая, что на частное пропитание остаётся одна голая чешуя, даже этот недомерок-чирок для мальчонки был великая ценность.
Рза нагнулся, взял рыбу в руки и, освободив её от кукана, осторожно отпустил в воду.
В тёмном кинозале стояло море. Чёрное прозрачное море, ещё не завоёванное фашистами. Луч света, наполненный танцующими пылинками, упирался в квадрат экрана, и там, в полумраке морского космоса, оживали шары медуз. Бывший вор-медвежатник, а ныне перековавшийся на беломорско-балтийской стройке водолаз Алексей Панов (исполняет артист Баталов), разрывается между прошлым и настоящим – привычной работой с сейфами и нынешней эпроновской службой. Сокровище с затонувшего корабля – тысяча фунтов стерлингов из сейфа английского капитана – прельщает неокрепшее сердце, к тому же ослабленное любовью. Забрать из сейфа затопленное сокровище, махнуть с любимой девушкой за границу и зажить там легко и счастливо!.. Велик соблазн, но он – водолаз-ударник, его портрет украшает витрину прославленных людей города, его ценят, наконец – ему верят… «Ногти постричь надо», – говорит девушка Таня, глядя на его крепкие пальцы в сцене на морском берегу. «Ногти мне оборвать надо!» – отвечает ей Алексей Панов, ставя окончательный крест на постылом преступном прошлом.
Костя мучился в душной будке, впрочем, дело это
