Часто, когда он видел Большелобую вместе с Лежащим Зубром, особенно, если она счастливо улыбалась, глядя на того влюбленными глазами, его охватывала дикая ярость. В такие моменты он внезапно ощущал в себе страшную силу, походка его делалась необычайно легкой и пружинистой. Даже радость, как будто овладевала им. Вскоре затем он вдруг начинал быстро вращать над головой палицей, словно намереваясь ударить кого-то, но делал это бессознательно, не помня себя. Через несколько мгновений он, как бы спохватившись, резко останавливался, опускал руки и впадал в апатию: тоскливое спокойствие и безразличие ко всему овладевали им. Его не возбуждали даже мысли о Большелобой. Забытье длилось недолго: он сам не замечал, как выходил из него.
Недоступность любимой женщины еще больше разжигала страсть. Он постоянно думал о ней, страдал, ревнуя к Лежащему Зубру. Это было, как наваждение.
Подобно другим мужчинам племени Ловчее Рыси поначалу волновала только красота тела чужеземки. С удивлением он вспоминал теперь, что прошлым летом не понимал мужчин, которые восторгались красотой Большелобой. Во внешности ее он видел только необычность, но не видел еще тогда в этой необычности красоту. По мере того, как все более его чувствами и сознанием овладевал образ возлюбленной, ее лицо тоже становилось ему все привлекательней. Но то, что оно тоже красиво, он почему-то понял неожиданно для себя. Тогда Большелобая вышла из пещеры. Он увидел ее и, как обычно, сразу устремил на нее вожделенный взор и стал нескромно ласкать ее взглядом (впрочем, в понимании первобытных людей ничего нескромного в этом не было). Большелобая почему-то смутилась, увидев его. Наверное, поэтому не заметила пару камней на пути и ушибла об один пальцы ноги. Она невольно опустилась на колено и стала потирать ушибленное место. Лицо ее сморщилось от боли, сделалось некрасивым. Ловчее Рыси заметил это. Но вот морщинки на ее лице разгладились, и он вдруг увидел, что оно прекрасно. Большелобая посмотрела на Ловчее Рыси своими большими ясными глазами, и этот взгляд сказал ему так много, что он внезапно ощутил необычайно радостный подъем в душе, какого ранее еще не знал, какое испытывает человек, когда вдруг осознает, что казавшееся ему совершенно невозможным, совершенно несбыточным, на самом деле возможно и скорей всего даже достижимо уже в ближайшее время.
К другим женщинам Ловчее Рыси испытывал только грубое страстное влечение. Большелобая тоже возбуждала в нем сильное желание, даже гораздо более сильное. Однако это было совсем иное чувство, еще неведомое ему, одухотворенное какими-то особыми, пусть порой мучительными, но все же большей частью упоительными переживаниями.
У него были две жены. Два года он с ними жил и думал, что любит их. Но слишком юн он был тогда, чтобы испытать это чувство. Жен он завел себе, как и всякий охотник, не по возрасту рано. Каждый юноша, едва мужчины начинали брать его на охоту, старался скорее обзавестись женой, причем не одной, а стремился иметь их как можно больше, чтобы все видели, что он настоящий охотник. Редко кто надолго сохранял привязанность к своим первым женам. Дети, которых они родили от него, прожили совсем мало. Когда те были живы, Ловчее Рыси ничуть не утруждал себя заботой о них и лишь изредка играл с ними ради собственной забавы. Однако смерть их поразила его ужасно, и он долго не мог смириться с мыслью, что нет больше и никогда не будет этих трогательно-хрупких и ласковых мальчиков, которые всегда так радовались его возвращению с охоты. Ловчее Рыси считал, что умерли они по вине матерей, и это еще более усиливало его неприязнь к женам. Тем не менее, он часто овладевал то одной женою, то другой, овладевал с жадной неукротимой свирепой страстью, однако только потому, что его молодая активная мужская природа требовала выхода своей неиссякаемой мощной энергии. Эти сближения были совершенно то же, что совокупления животных. Ни малейшего любовного чувства в них не проявлялось.
В стремлении затмить Лежащего Зубра охотничьими подвигами Ловчее Рыси был неутомим и бесстрашен. Изнемогал ли он от усталости на горной тропе, чувствуя, что уже не в силах преследовать быстроногое животное, замирал ли в нерешительности, слыша раскатистый рев потревоженного хищника, мысль о соперничестве возвращала ему силы и самообладание. Он стал приносить с охоты столько же добычи, сколько и Лежащий Зубр. Они сравнялись славою. Сородичи даже стали спорить кто лучший охотник племени - Лежащий Зубр или Ловчее Рыси.
Наш герой уже давно заметил, что Большелобая выделяет его из числа остальных безнадежно любящих ее мужчин, не то чтобы вниманием, а какой-то мягкостью, с которой к нему относилась, даже добротой, тогда как на других только дико огрызалась. Это окрыляло его и распаляло еще больше. В духе образа мыслей первобытных людей Ловчее Рыси думал, что именно охотничьим своим заслугам он обязан тем, что перестал быть совершенно безразличным неприступной чужеземке. В действительности причина была не в этом: юному неандертальцу не хватало сообразительности учитывать в своих предположениях то, что отношение к нему возлюбленной стало заметно лучше еще до того, как он сумел снискать славу на охоте.
Наконец ему стало окончательно ясно, что не состязание в охотничьих подвигах, а только победа в настоящем боевом единоборстве даст возможность овладеть любимой женщиной. Но решиться на смертный бой с противником, сила которого страшила даже самого вожака, было нелегко. Ловчее Рыси старался это сделать, но никак не мог. Каждое утро просыпался он с лютой ненавистью к своему сопернику и уверенный, что сегодня-то уж наверняка с ним сразится. Целый день был уверен в этом и был готов к этому, но лишь наступал решающий момент, как он цепенел от страха и чувствовал, что совершенно не в силах решиться напасть на врага. Словно какая-то непонятная невидимая стена возникала между ними. Остаток дня и полночи он проводил, угнетенный сознанием своего бессилия, проклиная себя за трусость. Чем больше проходило времени, тем непроницаемей становилась стена, которую он не мог преодолеть. Долго он мучился так, но пересилить себя не сумел. Все решил один случай.
2
Острия скал, видневшиеся над вершинами деревьев, обагрил закат. Небо из голубого стало синим. Облака заметно посерели, но края их, обращенные к солнцу и тоже обагренные им, ярко горели, радуя взор. Меж облаками, находящимися ближе к
