Страж опустил свой меч, и прут с треском распался на две половинки – а вслед за ним и сердце Хэсины.
– Я не требую компенсации, – продолжил Ся Чжун. – Я лишь высказываю опасения ради дворцовой безопасности.
Его рыбьи глаза сверкнули. «Даруй ему помилование, если осмелишься».
В другой жизни Хэсина осмелилась бы не только на это. Она бы помиловала Акиру и задушила Ся Чжуна у всех на глазах. Но сейчас, когда все взгляды были устремлены на столицу, она не имела права подвергать риску свое положение. Поэтому она не могла позволить себе ни подозрительных помилований, ни нападений на старейшего из своих министров.
Чувствуя, что потерпела поражение, Хэсина опустилась на трон.
Закончи все это красиво.
– Арестуйте его, – проговорила Хэсина и закрыла глаза, чтобы не видеть, как ее распоряжение приводят в действие.
Лучше бы она заткнула уши.
– Подземелья – не такое уж плохое место. – Неторопливые слова Акиры пронзили Хэсину насквозь, и вся сила воли, которая удерживала ее на троне, вытекла из нее. – Никаких правил, никаких ожиданий, никакого яда в кубке…
С гулким стоном створки двери захлопнулись.
Министры и придворные разошлись, но Хэсина осталась в тронном зале, пока желание броситься в подземелья и объясниться перед Акирой не покинуло ее вместе со всеми остальными чувствами.
Ее разум будто онемел. Она спустилась с платформы и побрела мимо шелковых ширм, позволив ногам выбирать маршрут за нее. Осознав, куда они ее привели, Хэсина едва не рассмеялась.
Если честно, раньше она действительно побежала бы к Цайяню. Если бы она была домом, он стал бы потолочной балкой, поддерживающей ее. Но сейчас она даже не могла заставить себя взглянуть на резных цапель, украшавших створки его двери. Перед ее глазами стояли его руки – правая кисть сжимает левую, костяшки забрызганы кровью.
Она зажмурилась так сильно, что под ее веками заплясали яркие пятна. Потом она открыла глаза и посмотрела на дверь. Подняла руку, чтобы постучать. Опустила ее. Позволила его имени сформироваться в ее горле. Проглотила его. Хэсина хотела получить ответы на свои вопросы, но что она могла дать ему взамен? Прости, что не смогла защитить ее? Прости, что не смогла даже отстоять для нее подобающие похороны? Возможно, Цайянь вогнал нож в ее спину, но Хэсина использовала ее жертву для своей выгоды.
Ни один из них теперь не мог набраться храбрости взглянуть в лицо другому.
Она хотела уйти и даже сделала четыре шага, прежде чем резко развернуться и ворваться в комнаты Цайяня.
Там было холодно. Темно. Жаровни не были зажжены, и Хэсина с трудом различила тусклые контуры его фигуры на полу, рядом с изножьем кровати.
Она до сих пор видела кровь. Чувствовала, как его тень падает на нее. Но Хэсина заставила себя перенестись из этого момента в настоящее, в котором ее брат нуждался в ней.
Когда она села рядом с ним, он никак не показал, что заметил ее присутствие. Тогда она положила ладони ему на лицо. Цайянь отстранился, но Хэсина уже почувствовала влагу на его щеках и обняла его, прежде чем он успел снова от нее отодвинуться.
Они просидели так очень, очень долго.
Наконец Хэсина ласково убедила его лечь в постель, а потом залезла рукой под каркас кровати и принялась на ощупь искать его книжный тайник.
Лилиан лукавила. Ван Хутянь писал не эротические новеллы, а сентиментальные стихи. Хэсина стала читать их вслух. Закончив одно собрание, она перешла к другому и продолжала, пока слова не лишили ее голоса, а сон не выровнял беспокойное дыхание Цайяня.
Вновь вставала заря средь алмазов росы,Я смотрел, как твой дух уходит от нас.Я пригубил вино и увидел, как тыПоднимаешь свой кубок в последний раз.Кипа листов в руке Хэсины задрожала, и она положила страницы на пол. Стихи не отвлекли ее от переживаний, а, наоборот, умножили их. Тоска, которую ощущали прекрасные лисьи божества Ван Хутяня, напомнила ее желание обрести хотя бы несколько минут покоя. Праведный гнев охотников на цилиня[41] стал ее яростью по отношению к своему королевству. А чувство вины, обуявшее ученых, которые изменили своим женам, пробудило ее собственные сожаления обо всем, что она совершила с тех пор, как умер отец.
Ее нижняя губа задрожала. Она прикусила ее и продолжила сжимать зубы, пока не ощутила медный привкус.
Твоя вина. Твоя вина. Твоя вина.
Хэсина выбежала из комнат Цайяня и закрыла за собой створки двери. Потом засунула кулак в рот и закричала. Это все ее вина. Она была виновата в смерти Лилиан. Если бы она не начала это судебное слушание, никто не стал бы задаваться вопросами о смерти короля.
А ведь король даже не был мертв.
Он был виноват в том, что хранил слишком много тайн, он был виноват в том, что научил ее верить в справедливость и закон.
Это все его вина.
Хэсина обхватила себя руками и почувствовала, как что-то врезается ей в живот. Медальон отца. Тот самый, что она с такой заботой повесила на пояс, отправляясь на поиски правды, которую он якобы так любил. Она сорвала его и бросила на пол. Раздался треск, и нефритовое украшение разбилось на части. Хэсина тяжело задышала, чувствуя, как ее охватывает злорадное удовлетворение.
В следующий миг у нее перехватило дыхание.
Из осколков в воздух поднимался золотистый газ.
Точно такой же, какой поднимался от тела ее отца.
В голове у Хэсины зазвучал голос Акиры. Сидя в тронном зале, она изо всех сил старалась не обращать внимания на его слова, поэтому и не смогла расшифровать их смысл.
Никакого яда в кубке.
Затаив дыхание, Хэсина опустилась на колени и подняла осколки. Они оказались изогнутыми. Медальон был полым внутри – для того, чтобы хранить в нем яд. Вот где он находился все это время. Не в кубке. Не во флакончике матери.
Яд хранился в медальоне, который отец всегда носил при себе.
Осколки выпали из ее рук, и она в замешательстве покачала головой. Что все это значило?
Вернись туда, где все началось. Не в квартал красных фонарей, где Серебряный Ирис сказала: «Я вижу золотистый дымок, который исходит от груды осколков». Не в императорские сады, где Хэсина нашла тело отца среди ирисов.
Вернись туда, где он оставил кусочки себя.
Коридоры и ширмы слились в одно
