шею и прижимаю к себе так, что наш пот смешивается, а наши ноги переплетены друг с
другом.
Я уже не в ней, но мы по-прежнему едины.
Часы на стене тикают, и мы лежим так в течение двадцати минут, ничего не говоря, просто дыша, просто существуя. Я не знаю, почему она иногда превращает меня в такого
неандертальца, но когда это заканчивается таким образом, то я не вижу, чтобы кто-нибудь
из нас жаловался на это.
В конце концов, она поднимает голову и смотрит на меня карими глазами, которые
и опустошены, и яркие.
— Итак, — говорит она, прижимая свои руки к моей груди, — теперь, когда мы по
полной оттрахались, ты расскажешь мне о своем дне? Или будешь держать эту
информацию в тайне для того, чтобы еще заняться сексом? Хоть я и всегда жажду твой
член больше всего, мои половые органы (прим.: на англ. звучит как куч) немного болят от
этого траха.
— Куч? – спрашиваю я, озадаченный, но улыбающийся при звуке этого слова на
моих губах.
Она пожимает плечами.
– Coño (прим.: на исп. – киска).
Я слегка покачиваю головой.
— Я не уверен, что мне нравится этот куч. Это похоже на мультипликационный
персонаж, это слишком глупое название для столь чего-то такого серьезного, как твоя
киска.
Она улыбается мне, и ее лицо светится как бриллиант.
— У меня серьезная киска?
— Что ж, давай по-другому скажу, я отношусь к твоей киске очень серьезно, —
говорю я. Затем подношу свой палец к ее губам и говорю. – Сегодняшний день прошел
очень хорошо. Педро, который является владельцем, и Антонио, хотят взять меня на
должность Диего в январе. Они хотят, чтобы я был тренером.
Ее глаза расширились и сверкают.
— Ты серьезно?
— Так же серьезно, как и твоя киска.
— Матео, — восклицает она, оказываясь сверху. — Они хотят, чтобы ты был
тренером? Что относительно другого парня, того английского чувака?
— Уоррена? Они не очень уверены в нем. Они хотят, чтобы эта работа была у
испанца и бывшего товарища по команде. Диего уезжает, чтобы тренировать Аргентину в
новом году, так что я должен быть его заменой. Я должен буду все это время учиться и
смотреть, могу ли я справиться с этой работой.
— Конечно, можешь, — говорит Вера, хотя она только раз видела мою игру в
футбол в Лас Палабрас, где я с треском провалился благодаря моему колену, и несколько
старых игр в Атлетико, которые кто-то загрузил на YouTube. — Ты можешь делать что
угодно.
Я поднимаю голову, сомневаясь в этом.
— Я не знаю, — начинаю неуверенно. — Я немного заржавел. Я никогда не
тренировал. Я не знаю, как руководить.
Она уставилась на меня, как будто я никогда не подводил ее. Не уверен, нравится
ли мне это.
— О, Матео. Ты понятия не имеешь, да?
— Что?
— Ты не знаешь, как руководить, — повторяет она, насмехаясь. — В Лас Палабрас
ты всегда был главным. Все тяготели к тебе, потому что признавали это. Разве ты не
помнишь свою презентацию о создании собственной судьбы? Это то, что ты делаешь, Матео. Ты создаешь. Ты управляешь. Все остальные следуют.
— Я следую за тобой, — говорю я ей, целуя в кончик носа.
— Ты следуешь за моей киской, — говорит она.
Я кладу руки по обе стороны от ее лица и держу ее так, в то время как смотрю в
глаза. — Я следую за каждой частичкой тебя, везде. Ты идешь впереди меня, Вера. И
всегда будешь.
Она застенчиво отводит взгляд в сторону, как иногда делает, когда я особо честен.
Это мило, что она никак не может поверить, что я чувствую себя так, что делаю все ради
нее. Но иногда, в большинстве случаев, я просто хочу, чтобы она поверила, наслаждалась
этим.
— Во всяком случае, — говорит она, быстро переходя от того, что я сказал, — у
тебя действительно есть все необходимые способности, Матео. Я думаю, это, возможно, самое лучшее, что может случиться с тобой. Ты снова будешь частью того, что так
любишь. Но не об этом я сейчас думаю.
— А о чем?
— А о том, что ты думаешь, — говорит она. — Так что ты сказал им?
Я кладу голову на подушки спинки дивана и смотрю в потолок.
— Они дали мне до пятницы подумать об этом.
— Хорошо, — говорит она. — К тому времени ты будешь знать, чего хочешь, если
не раньше.
Но дело в том, все, чего я действительно хочу, это она.
***
Так или иначе, вечер кажется еще жарче, чем день. Воздух густой и душный, как
кипящий суп, а мы с Верой идем рука об руку к парадной двери моих родителей. У них
нет кондиционера внутри, и я уже корю себя за костюм, но, даже приближаясь к сорока, трудно не наряжаться для своих родителей. Моя мать привила это мне в молодом
возрасте, чтобы всегда хорошо выглядеть для нее, если и не для отца, то я это делаю
сейчас для Кармен, моей мачехи.
Мы стоим на крыльце, и я благодарно сжимаю руку Веры. Мы ужинаем у них в
доме, как правило, один раз в месяц в любой день, когда моя сестра Лючия может
вписаться со своим общественным графиком. Вера ладит очень хорошо с моими
родителями, особенно теперь, когда взяла немного уроков испанского и может общаться
больше с моим неанглоязычным отцом. Первоначально она собиралась попробовать
научить его английскому, но у моего отца терпение, как у кошки, и это никогда ни к чему
хорошему не приводило.
Кармен открывает дверь с яркой улыбкой на лице, запах анчоусов и базилика
доносится из-за нее. Она немного моложе, чем мой отец, но в независимости от своего
возраста, она, кажется, излучает этот воздух жизненной силы. Я думаю, что она сохраняет
моего отца молодым. Она, безусловно, держит старого ворчуна в форме.
— Матео, — кричит она и притягивает меня в крепкие объятия. Она пахнет
шалфеем и землей, а ее большие серьги гремят, когда она отстраняется, держа меня на
расстоянии вытянутой руки, в то время как оглядывает меня, будто я просто мальчик, а не
мужчина. Я не возражаю.
Она находит глазами Веру и осматривает ее как стакан холодной воды. Наверно из-
за того, что Вера одета в металлическое серебряное платье-рубашку, которое можно было
увидеть в футуристической версии 1960-х.
— Вера, — говорит она, — ты выглядишь красиво. Твое платье, ты действительно
становишься довольно стильной.
Вера отмахивается от комплимента, в то время как ее щеки становятся розовыми.
— Виной этому Испания, — говорит она с улыбкой. Это правда, хотя совершение
покупок на извилистых узких улицах Мадрида со своей подругой Клаудией стало одним
из ее любимых занятий, и каждый день ее собственное чувство стиля и благополучия, кажется, расцветает.
Я знаю, что смотрю на Веру с лучезарной гордостью, когда Кармен
