Джон
Никто нам головы не дурил. Мне, во всяком случае. И уж точно Нэнси тут ни при чем. Пусть Том до сих пор не может ей простить, что она заявилась в те выходные, но какая тут связь с дальнейшими событиями?
На самом же деле тогда в атмосфере действительно что-то витало. Точно вам говорю. В те дни все вдруг стало по-другому. И не только в Уайлдинг-холле. Везде. Это ощущалось как запах или как солнечный луч, чудом пробившийся сквозь чащу. Воздух словно стал золотым. Да он и был золотым. Как в сказке, когда может случиться все что угодно.
А Уайлдинг-холл сгущал эту позолоту. Служил как бы линзой: пропускаешь через нее свет, обычный солнечный свет, а линза собирает его и усиливает, и получается огонь.
Была у нас там одна игра, которой мы забавлялись вечерами после удачного дня, слегка курнув – Джулиан добыл отличной дури у чувака в Нотинг-Хилле. Короче, мы брались за руки и закрывали глаза. Потом молча разжимали руки и по очереди открывали глаза. Опять-таки в полном молчании. Мы надеялись, что – мало ли, ну а вдруг! – если провести ритуал в правильное время, в правильном месте и с правильными людьми, нам повезет: откроем глаза – и мы куда-то перенеслись.
Не знаю куда. Туда, где никогда не были. В невообразимое место. Только ни разу не сработало. Во всяком случае, у меня. Видимо, я был недостаточно накуренный. Иногда даже жалею.
Уилл
Знаете, по-моему, Джулиан и Нэнси были как канарейки в угольной шахте. Они отличались особой чувствительностью – не по части эмоций, хотя и это тоже, но в телепатическом смысле: ощущали то, о чем остальные не имели и представления. Таких иногда называют экстрасенсами – правда, этот термин тоже не очень подходит. Джулиан воспринимал малейшие признаки напряженности в отношениях между участниками группы, особенно после нашего переселения в Уайлдинг-холл.
Сознательно или нет, но мы пытались поддерживать эмоциональный баланс, и я по-прежнему считаю, что Том мудро поступил, отправив нас в ссылку на три летних месяца. Увы, его добрые намерения обернулись реальным кошмаром.
Но тогда мы ни о чем не подозревали. Винить некого, и уж наверняка Нэнси тут ни при чем. В ней от природы заложено… не знаю, как это назвать. Она сильнее, стабильнее Джулиана. И если сравнивать их с канарейками в шахте, то Нэнси наверняка первой почуяла опасность. Только она слишком быстро свалила, провела в усадьбе всего одни выходные.
Джулиан терпел гораздо дольше. Народ забывает, что горняки берут канареек в забой не только в качестве индикатора ядовитых испарений. Канарейки ведь еще и прекрасно поют, даже в полной темноте.
Лесли
Ее внезапно охватило какое-то оцепенение. Я в этот момент как раз на нее глядела. Когда дед подвез ее к нашему дому, парни рванулись разгружать грузовик, а я двинула к Нэнси. Мы с ней раньше пару раз встречались и нашли общий язык, а мне как раз не хватало женского общества. Полмесяца в глуши в сугубо мужской компании кого угодно доведут до ручки.
Я уже предвкушала сплетни, шутки-хохмы, свежие лондонские новости. Она спрыгнула с подножки, огляделась с улыбкой – день был прекрасный, да и все лето выдалось солнечное, дождей не припомню. Стояла с блаженным видом горожанки, наконец-то вырвавшейся на природу.
И вдруг ка-ак завопит! Жуткий крик, створаживающий кровь в жидах – подходящее выражение. Как будто ей в грудь кинжал вонзили. Я от неожиданности аж подпрыгнула и чуть не бросилась бежать, вот до чего перепугалась. А Нэнси так и застыла, выпучив глаза, и вопила как резаная.
Она была как во сне. Видали человека, которому привиделся ночной кошмар? Не просто страшный сон, а именно кошмар, когда кажется, что все происходит наяву. Такие глаза, как у нее тогда, с того лета иногда бывают и у Уилла.
Нэнси была точь-в-точь лунатик. Но она не спала, да и с чего бы ей спать посреди бела дня. Она вполне себе бодрствовала, вот как я сейчас. Я подскочила к ней, завела в дом, усадила в гостиной. Уилл принес ей попить. Я держала ее за руки и бормотала всякие утешения – примерно как успокаивают испуганную лошадь.
Руки Нэнси жгли холодом. Так обжигает железо на морозе. Знаете, как дети зимой лижут металлические дверные ручки? Вот то же самое ощущение – ну то есть я-то руки ей не лизала, просто дотронулась.
И реально обожглась. Вот смотрите, эти белые отметины – здесь я прикоснулась к ней. Кожа пошла пузырями, и несколько дней болело до чертиков. А потом остались эти шрамы.
В общем, с припадком мы быстро справились. Уилл отвел ее наверх в свою комнату, уложил в постель, трахнул – и она снова в норме. Звукопроницаемость там тоже в норме, в одном конце дома чихнешь – в другом слыхать.
В честь приезда Нэнси устроили вечерину: до двух или трех ночи пели и плясали. Нэнси классно танцует. Как раз вышел диск «Предисловие к святому Доминику» Вана Моррисона, она его прихватила с собой, и мы снова и снова ставили «Джеки Уилсон говорит». Выход нового альбома тогда был целым событием. Купишь, заскочишь к кому-нибудь со стереосистемой, сразу друзья набегут, и в первый раз слушаете все вместе.
У нас и в Уайлдинг-холле были проигрыватели – у Джулиана, у Джона и, кажется, у Эштона. Стоили они тогда бешеных денег, да и альбомы тоже доставались недешево. Джон приволок свою вертушку вниз, в репетиционную, там мы и слушали все пластинки.
В тот вечер это был Ван Моррисон. Сексуальная музыка, и все круто отрывались. Гормоны прямо зашкаливали. Новое лицо всегда добавляет остроты ощущениям. Так вот и рождаются слухи об оргиях. Не знаю, кто пустил сплетню. Уж точно не я. Не иначе как Нэнси разболтала, вернувшись в Лондон. Я-то вообще молчала, рот на замок.
Нэнси
Никакой оргии. Все было очень невинно. Кончилось тем, что все накурились и улеглись на пол, рука в руке. Такая игра, в которую они играли в полной темноте среди ночи. Лежим, глаза закрыты, только дыхание слышно.
И тут кто-то затянул жуткую песню. Без слов, просто мелодия. Пыталась вспомнить ее потом – не смогла. Но и забыть не смогла. Честно. До сих пор иногда ее слышу, не могу вытеснить
