Джон
Пел определенно мужчина – даже мальчик. Когда голос еще не сломался. У Джулиана тоже козлетон, но тут было явное мальчишеское сопрано. У меня аж шерсть на затылке дыбом встопорщилась. Слов я не разобрал.
Эштон
Да мы же накурились до одури, всего делов. Сначала сами играли и пели, потом Джон поставил альбом этого дебильного Вана Моррисона на повтор, он пилил и пилил без перерыва. Все уже валялись на полу в полном отрубе, и наконец проигрыватель выключили и собрались спать. А потом, говорят, кто-то начал петь. Скорее всего, Лесли стонала во сне. Такое случается. Короче, больше там никого не было, никаких… призраков или прочей хрени.
Ну да, я тоже вроде что-то слышал. Говорю же, Лесли это. Пусть и не очень похоже, но точно она. Определенно женский голос.
И уж никак не Нэнси. Ей медведь на ухо наступил.
Лесли
Вовсе я не пела, потому что не спала и тоже слышала. Подумала, что это Уилл – у него шикарный голос, почти контртенор, немного с вибринкой. И мелодия такая призрачная. Наподобие танца с рогами в Эбботе-Бромли[11]. Уилл такую старину уважает, так что кроме него некому. Но он отмахивается, не желает признаваться.
Джулиан тоже слышал. Я его на следующее утро специально спросила, помнит ли он пение. Мы завалились спать вместе, но без всякого секса. В ответ он промолчал, сделал вид, будто не услышал. Тогда-то у нас с ним все и закончилось. Да и начиналось ли?
Но что касается той ночи в репетиционной, меня вовсе не пение тревожило. Голос мы все слышали, сколько бы остальные ни отнекивались. А вот потом… Все валялись на полу, спали. Эштон уж точно дрых, даже похрапывал. И Уилл тоже.
Джулиан лежал рядом со мной. Он не спал, но притворялся спящим. Я пробежалась пальцами по его руке: даже не шевельнулся.
Мне стало жутко обидно. Если бы он меня напрочь отшил или мы рассобачились накануне, я бы еще поняла. А так… Он просто игнорировал меня, будто я пустое место. А я его обожала без памяти, просто до безумия, как бывает только в семнадцать. Аюбила до смерти. Но так, как любят сказку или прекрасную песню: то, к чему не прикоснешься.
Он лежал на полу рядом со мной, а с другой стороны от него – Нэнси. Меня вдруг охватила бешеная ревность, точно обухом по голове хватило: хочет переметнуться к ней! Вот почему он так равнодушен ко мне.
Я затаила дыхание, прислушалась: нет, ни шепотка, и вроде не обнимаются. Вообразила, как она его гладит, пока я не вижу, и чуть не спятила.
Ничего не слышно, тьма кромешная, всего пара недель после солнцестояния, так что в десять вечера еще было светло, и рассветало рано, но той ночью казалось, будто солнце никогда не встанет.
И вот дежу я, бедняжка, страдаю, вслушиваюсь в их дыхание и пытаюсь понять, пристает к нему Нэнси или нет.
Ни звука, ни скрипа. И вдруг Джулиан шепчет:
– Я тоже видел.
Бормотал во сне? Обращался ко мне? К себе самому?
Но тут я уловила, как Нэнси медленно-медленно пошевелилась – наверное, просто повернула голову к нему – и еле слышно прошептала:
– Знаю.
И всё. Я задержала дыхание, замерла – вдруг последует продолжение, – но больше ничего не услышала. Джулиана я даже не стала спрашивать. Как я уже говорила, на следующий день между нами все было кончено.
Сердце вдребезги, но надо было притворяться, что все в порядке: не хотелось показывать остальным, что меня так зацепило. Тогда все практиковали мимолетные романы. Во всяком случае, девчонки. Пыл, жар, любовь до гроба – а завтра едва знакомы.
В общем, так все и закончилось. Я не очень врубалась в ситуацию, но точно знала: что бы ни было у нас с Джулианом, теперь мы порознь. Понятия не имею, о чем они тогда говорили, Джулиан и Нэнси. И что они видели.
Глава 7
Нэнси
И вдруг я услышала то загадочное пение. По сей день не пойму, что это было. Не столько пение, сколько птичий щебет. Резкий протяжный звук, почти пронзительный, а дальше трели, и опять вверх. А потом какое-то порханье надо мной, как будто что-то бьется меж потолочных балок.
По правилам открывать глаза не полагалось, но я не сумела сдержаться. Когда услышала тот шелест, глаза сами собой открылись. Тянуло вскочить, вдруг это крысы шныряют – я бы ничуть не удивилась. Там в доме любая нечисть могла в стенах водиться: жуки, мыши, крысы, бог знает что еще.
И вот таращусь я в потолок и вдруг понимаю, что никакие это не крысы. Что бы там ни было, оно шуршало наверху, надо мной. В гостиной, где они репетировали, потолки очень высокие: казалось бы, акустика должна быть неважнецкая, но нет. Теперь я четко слышала, как о балки бьется птица, стремясь выбраться наружу.
Попыталась сесть, но Джулиан меня удержал, потянув за руку. Вслух он ничего не сказал, но я и так поняла, что он просит меня остаться рядом и наблюдать. Он будто настроился на мою частоту и транслировал мне безмолвный приказ.
Я снова уставилась вверх, но ровным счетом ничего не видела. Темно хоть глаз коли; даже темнее, чем с закрытыми глазами. Птица по-прежнему порхала туда-сюда; я слышала, как она бьется о балки и перекрытия потолка. Такие глухие шлепки, снова и снова.
Мне стало жутко. Птица так и колотилась о преграды, не собираясь сдаваться; не убилась бы, пытаясь освободиться. Ведь если она обессилеет и упадет, то свалится прямо на меня, и тогда вообще кошмар.
Хотя Джулиан продолжал меня держать, я поняла: надо отсюда выбираться. Хотела подняться, но с ужасом ощутила уже знакомое состояние. Ни шевельнуться, ни моргнуть, даже ни вздохнуть. А Джулиан, наоборот, дышал все чаще и чаще – словно его возбуждала обреченная птаха, мечущаяся под потолком.
Внезапно порханье под потолком прекратилось. Видимо, птица нашла выход: звука падения я не услышала. И снова то же пение, та самая призрачная мелодия, что и раньше.
Но теперь Джулиан начал ей подпевать. Совсем тихонько, я даже не различала слов. То ли он просто пел, то ли пытался наладить контакт с некими силами – будто вошел в транс. В пограничное состояние: и не присутствовал, и не отсутствовал. Этим я и зарабатываю на жизнь, но я-то тренировалась десятилетиями. И соблюдаю всяческие предосторожности, ибо дело весьма опасное.
А Джулиан вел себя как юнец, забавляющийся с электричеством. Когда суют шпильки в розетку или хватаются за изгородь под током, чтобы легонько тряхнуло. Сам того не понимая, он уцепился за оголенный провод, и
