Я замер. Не мог двинуться, боялся потерять сознание. Ступени были слишком узкие, чтобы присесть, поэтому я прислонился к стене и попытался успокоиться, считая до ста в обратном порядке.
Досчитал почти до полусотни, когда услышал тот звук. Голос. Очень слабый; пришлось затаить дыхание, чтобы убедиться, что мне не примерещилось. Тот самый голос, который я слышал в ту ночь, когда приезжала Нэнси и мы держались за руки в темноте. Слов не разобрать.
Почти незаметно голос становился громче, и стало понятно, что это пение. Слов по-прежнему не различить, но мелодию я через пару минут узнал: песня Томаса Кэмпиона.
Поющий будто проглатывал слова: как я ни старался, не мог вспомнить текст, хотя звук определенно приближался.
И теперь я услышал еще кое-что: шорох, будто по ступеням что-то волокут. Или кто-то ползет.
Бессловесная песня продолжалась. Темнота сгустилась, в воздухе повисла гнилостная вонь, и я с громким шлепком прижал ладонь ко рту.
Благодаря этому импульсивному движению я обнаружил, что снова могу шевелиться, – и не стал медлить. Едва не спотыкаясь, я помчался вверх по лестнице, хватая ртом воздух и давясь вонью. Впереди слабо затеплился бледный свет и темноту прорезала серебристая линия: очертания двери.
Скользящий шорох за спиной превратился в пронзительный дребезг, который заглушил бессловесную песню. Добежав до верхней ступеньки, я рванулся к двери, шаря по ней в поисках ручки. Нащупал пальцами металлическую защелку, дернул на себя, и дверь приоткрылась. Я наклонился, чтобы протиснуться в образовавшуюся щель, и тут…
Вот клянусь: дверь стала закрываться, зажав меня. Я скреб ногтями по древесине, но дверь давила все сильнее и сильнее.
И вдруг, уж не знаю как, я мгновенно оказался на другой стороне. Помчался по коридору и бежал, пока не наткнулся на свою бандану, привязанную к двери спальни, сорвал ее и понесся дальше по коридорам и вниз по лестнице в репетиционную.
Эштона чуть удар не хватил, когда я ворвался в зал.
– Ты сдурел?! – заорал он, но я просто захлопнул дверь и припер ее креслом.
Даже говорить не мог, пока Эштон не сунул мне бутылку виски. Когда ко мне наконец вернулся дар речи, я понес чушь про телефон и службу спасения. Разумеется, выхлебав полбутылки, я малость успокоился и забыл про звонок спасателям. Но руки тряслись весь остаток дня, скрипку держать не мог.
О том, что со мной стряслось, ни Эштону, ни остальным я так и не рассказал. Сперва боялся, что на смех поднимут, потом – что разозлятся, с чего это я раньше молчал. Вообще никому не рассказывал до сих пор.
Глава 10
Нэнси
Зря Лесли молчала о том, что творилось с Джулианом. Рассказала только через полгода. Они все воротили нос от того, чем я занимаюсь, но только не Джулиан. Пожалуй, только я и могла с ним по-настоящему поговорить: мы были на одной волне, интересы у нас совпадали. Не столько магия, сколько эзотерика: древние манускрипты, средневековые гримуары, доктор Ди. Книги познания. Всякие такие штуки. Будь я в курсе, во что он ввязался, могла бы оказать реальную помощь, особенно после той ночи на полу, когда мы слышали голос.
В общем, на следующее утро мы с Джулианом спозаранку отправились в лес на прогулку. Остальные спали. Я проснулась из-за храпа Уилла – он по храпу крупный спец. Толкай его, тряси, хоть на пол спихни – не реагирует. Пришлось встать. Отправилась вниз заварить чаю.
В гостиной был только Джулиан. Вряд ли он вообще ложился – Лесли говорила, что иной раз он больше часа-двух не спал, а потом отправлялся в свои леса.
Но сейчас Джулиан выглядел бодрым, хотя немного рассеянным. Задумчивым. О случившемся накануне, когда мне явились видения, которые он вызывал, мы не упоминали. Не было нужды. Я знала, что он знает, и он знал, что я знаю. Такое случается. Нечасто, но случается.
Позавтракали, он курнул и предложил прогуляться. Оделась я не по-походному – длинная юбка, замшевые сапоги, – но сразу согласилась. Тогда форма одежды меня не особенно заботила.
Погода великолепная, в траве всякие ромашки-одуванчики, в небе жаворонки заливаются. Повсюду бабочки порхают, бархатницы и белянки. Джулиан, несмотря на надвигающуюся жару, надел свой старый вельветовый пиджак, который можно увидеть на всех его снимках. В траве роса, все цветет и пахнет, и вокруг сладкий аромат свежей зелени, как бывает, когда листья еще и не думают желтеть к осени. Пестрота, будто гуляешь внутри калейдоскопа: все вообразимые оттенки зеленого, яркие вспышки цветов и птичьих крылышек, синева неба…
Джулиан напевал себе под нос «Прах обгоревшего дуба». Я тогда впервые эту вещь услыхала, задолго до выхода альбома. Он положил слова на собственную мелодию, но в ней проскальзывали отголоски того призрачного мотива, что мы слышали накануне ночью.
Нет, даже не отголоски: скорее, беззвучное влияние. Как будто он собрал воедино все оттенки молчания, тишины, пауз. Получилось прекрасно, хотя жутковато. Альбомная версия помягче, попроще. Будь у них возможность записать несколько дублей партии Джулиана, глядишь, и добились бы правильного звучания, которое изначально задумывалось. У меня даже мурашки побежали.
Тут я и вспомнила слова старика фермера: «Пусть сидит дома и не лезет в лес. И остальные тоже…»
Однако ярким солнечным утром, да еще вдвоем бояться вроде нечего – если один из нас подвернет ногу или свалится в яму, другой поможет выбраться. Но пение Джулиана все же меня беспокоило. Когда он умолк, я вздохнула с облегчением.
Мы вышли к едва заметной тропе, ведущей сквозь заросли. Вероятно, там ходили олени; тогда в Гемпшире еще водился благородный олень. Джулиан уверенно повел меня по этой тропе. Я спросила, ходил ли он тут раньше, и он кивнул.
– Там впереди есть развалины. – Вид возбужденный, лицо порозовело. Он улыбнулся: – Погоди, сейчас увидишь, это просто шик.
– А ребята тут бывали?
– Пока нет. Я хотел… ну, в общем, хотел сохранить его в тайне. – Джулиан будто смутился. – Детский сад, конечно, но там такая красота, а эти сразу придут, натопчут. Устроят пьянку, навалят везде бутылок и окурков.
Мне его мотив показался вполне разумным.
– Почти дошли, – сказал он через несколько минут.
Теперь мы двигались медленнее. Джулиан уже выглядел не таким радостным, шел не то чтобы неохотно, но неуверенно. Мне подумалось, не раскаялся ли он, что решился поделиться своим секретом.
Лес впереди посветлел, перешел в ольшаник. Странно: я знала, что ольха растет возле воды, а здесь с самого начала пути не попалось ни прудика, ни ручейка. Ольха, орешник, рябина – когда мы подошли поближе, я заметила, что они расположены вдоль широкого овала, центр которого занимал небольшой холм – типичный «длинный курган»
