Когда бодлеровские сироты добрались до лачуги, где им предстояло жить, они сразу увидели, что завуч Ниро вовсе не делал из мухи слона, когда назвал лачугу мрачным местом. И он никоим образом не делал из слона муху. Лачуга и вправду, как он говорил, оказалась маленькой и была сделана из жести, и там действительно не было ни гостиной, ни комнаты для игр, ни библиотеки. Там и в самом деле было три кипы прессованного сена вместо кроватей и абсолютно никаких свежих фруктов. Но завуч Ниро опустил кое-какие детали, и именно эти детали делали лачугу еще хуже. Первое, что заметили Бодлеры, были мелкие крабы, каждый величиной с коробок спичек. Хижина буквально кишела ими, они бегали по дощатому полу, щелкая в воздухе своими маленькими клешнями. Дети зашли внутрь, уныло уселись на сено и с огорчением увидели, что крабы тут же принялись отстаивать свои территориальные права, то есть в данном случае «очень расстроились, застав детей в своем жилье». Крабы столпились вокруг Бодлеров и угрожающе защелкали клешнями. К счастью, с меткостью у крабов обстояло неважно, а также, к счастью, маленькие клешни могли разве что сильно ущипнуть, не более того. Однако несмотря на их относительную безвредность, крабы не способствовали уюту в лачуге.
Усевшись на сено, дети подобрали под себя ноги, чтобы избежать щелкающих клешней, и посмотрели вверх, и тут они увидели еще одну деталь, которую не счел нужным упомянуть Ниро. На потолке росла какая-то плесень в виде светло-коричневой и мокрой шишки. Каждые несколько секунд сверху капала влага, издавая «плюх», так что детям приходилось увертываться. Как и мелкие крабы, плюхающий нарост был, видимо, довольно безвреден, но так же, как и крабы, делал лачугу еще неуютнее.
И наконец, сидя на кипе сена с поджатыми ногами и увертываясь от падающих капель, дети увидели еще одну безвредную, но отталкивающую деталь, которая делала лачугу даже хуже, чем они заключили из слов Ниро, а именно – окраска жестяных стен. Все стены были ядовито-зелеными, с рисунком из крошечных розовых сердечек, как будто лачуга – открытка на Валентинов день, а не жилое помещение. Бодлеры решили, что уж лучше смотреть на кипы сена, или на мелких крабов на полу, или даже на светло-коричневую плесень на потолке, чем на безобразные стены.
В общем и целом лачуга не годилась даже под хранилище банановой кожуры, что уж говорить о домашнем приюте для троих невзрослых детей. Признаюсь, если бы мне сказали, что отныне это мой дом, я бы, наверное, бросился на кипу сена и закатил истерику. Но Бодлеры давным-давно усвоили: как ни весело закатывать истерики, они редко разрешают возникшие проблемы. Поэтому, посидев некоторое время в унылом молчании, сироты сделали попытку взглянуть на ситуацию с хорошей стороны.
– Комнату, конечно, не назовешь приятной, – проговорила наконец Вайолет, – но если как следует подумать, уверена, я что-нибудь придумаю, чтобы прогнать крабов.
– А я почитаю что-нибудь про светло-коричневую плесень, – добавил Клаус. – Может, в библиотеке общежития найдется информация о том, как добиться, чтобы с потолка не капало.
– Ивозер. – Солнышко хотела сказать что-то вроде: «Поспорим, я соскребу моими четырьмя зубами краску со стен, чтоб они стали менее безобразными».
Клаус поцеловал младшую сестру в макушку.
– По крайней мере, мы хоть в школу будем ходить. А то я уже соскучился по настоящим занятиям.
– Я тоже, – сказала Вайолет. – И по крайней мере, мы познакомимся с кем-то нашего возраста. А то мы давно имеем дело только со взрослыми.
– Уоник, – добавила Солнышко, что, возможно, значило: «И овладеть секретарскими навыками для меня волнующая возможность, хотя на самом деле мне бы следовало ходить в детский сад».
– Все верно, – подытожил Клаус. – Как знать? А вдруг усовершенствованный компьютер способен не пустить сюда Графа Олафа, а это самое важное.
– Ты прав, – согласилась Вайолет, – мне хорошо в любом помещении, где нет Графа Олафа.
– Оло, – докончила Солнышко, что означало: «Даже если это помещение безобразное, сырое и полно крабов».
Дети вздохнули и немножко посидели не двигаясь. В лачуге было тихо, если не считать пощелкивания мелких крабов, плюханья какой-то жидкости с потолка да вздохов Бодлеров, когда они оглядывали безобразные стены. Как ни старайся, у них никак не получалось сделать из слона муху. Сколько бы они ни воображали себе настоящие классы, детей своего возраста или волнующую возможность освоить секретарские навыки, новый дом все равно казался им гораздо, гораздо хуже, чем самая приставучая муха.
– Ну ладно, – через некоторое время проговорил Клаус, – мне кажется, время близится к ланчу. Помните, если мы опоздаем, у нас заберут чашки и стаканы, так что лучше пойти.
– Дурацкие правила. – Вайолет уклонилась от очередного «плюх». – У ланча нет определенного времени, откуда мы знаем, когда у них тут ланч.
– Ты права, – поддержал ее Клаус. – А как тебе нравится, что Солнышко накажут, если она войдет в административное здание? Она же обязана туда ходить как секретарша Ниро. Вот уж полный бред!
– Кальк! – Солнышко положила маленькую руку брату на колено. Она имела в виду нечто вроде: «Не беспокойся. Я маленькая и еще не умею пользоваться как следует ложкой и вилкой. Не важно. Пускай забирают».
Какими бы нелепыми ни казались здешние правила, детям совсем не хотелось, чтобы их наказали, поэтому все трое, ступая с крайней осмотрительностью (здесь это означает «стараясь не наступать на отстаивающих свою территорию крабов»), двинулись к выходу и скоро вышли на бурую лужайку. Должно быть, урок гимнастики закончился, бегающие дети исчезли, что заставило Бодлеров ускорить шаг в сторону столовой.
За несколько лет до происходящих событий, когда Вайолет было десять лет, Клаусу восемь, а Солнышка еще и в помине не было, семейство Бодлер отправилось на ярмарку их округа посмотреть на свинью, которую дядя Элвин выставил на конкурс. Конкурс свиней показался им довольно скучным, но зато в соседней палатке проходило другое состязание, которое очень заинтересовало семейство Бодлер: конкурс на самую большую лазанью, что, как известно, род запеканки. Эту лазанью испекли одиннадцать монахинь, она завоевала синюю ленту и выглядела как большой мягкий
