Дни и ночи сменяют друг друга по кругу в этом бесконечном путешествии в никуда. Монотонный стук колёс. Жужжание тусклой лампочки в пустом купе. У входа складка ковра - постоянно спотыкаешься. Заедающая дверь и ручка, которая поворачивается вверх - каждый раз забываешь об этом. Я точно знаю, что не помню, как садился на этот поезд, сколько мы уже едем и приедем ли когда-нибудь вообще. Здесь вечная безлунная ночь смотрит в грязные холодные окна, что никогда не увидят света. Картина за окном всегда разная (по крайней мере, я не помню, чтобы она хоть когда-то повторялась), лишь изредка мелькают выставленные в идеально ровный ряд тусклые фонари и пустые платформы. Я никогда не видел вокзалов, городов или хотя бы домов. Извечно тянущаяся полоса ночи, отбрасывающая свои тени на леса, чёрные воды морей и далёкие замёрзшие горы. Вглядываюсь в молчащую даль очередного пейзажа.
И просыпаюсь.
Меня продолжает покачивать в такт движению поезда, но я больше не ощущаю ночной прохлады вагона, в котором только что стоял. Меня всегда вырывает из снов внезапно и резко, будто чья-то скучающая рука переключает слайды. Несколько секунд я продолжаю чувствовать едкий сигаретный запах тамбура, но приходит осознание, что я уже здесь, в реальности, в одеялах огромной неудобной кровати.
Я никогда не видел там людей. Лишь заслышав шарканье по изношенному ковру, я, каждый раз мешкая с идиотской ручкой двери, выбегал из купе - и никого не находил. Но это было даже на руку - поезд с годами стал для меня моим собственным раем, местом, где никто не сможет меня найти. Моим местом. В самые тяжёлые будни после надоевшей работы, после ссор и грязных скандалов, я мог утешить себя спасительной мыслью - ночью я окажусь в этом умиротворяющем поезде, что примет меня в свои жужжащие тусклой лампочкой объятия. Я чувствовал прохладу маленькой в сотый раз выстиранной подушки, чувствовал колючие прикосновения клетчатого пледа. Я мог заварить себе обжигающий чай - самовар всегда был полон, мог спать на своей нижней полке, сквозь дремоту поглядывая на мелькающие за окном огни. Но я не знал, куда везёт меня этот поезд. Да и не хотел знать.
***
Щёлкнув заедающей кнопкой, включаю компьютер и направляюсь в душ. Думаю, мне было бы неловко, если бы боги могли слышать, как я бездарно пою про потерянный рай, отплёвываясь от горькой пены. Если бы, конечно, я верил хоть в одного из богов. Думаю, лучший и единственный бог - это воображение, вот уж оно-то точно может всё. Без всяких отговорок и поправок на свободу воли.
За испещрённой бороздами от когтей дверью ванной хрипло мяукал юный четырёхкилограммовый Апостол, следуя ежедневному расписанию по вытаскиванию меня из душа. Доброе утро, мой дымчато-голубой друг, доброе утро.
-Доброе утро, - ответил бы мне кот, если бы пожелал.
В это утро, да и во многие предыдущие, я искренне верил, что коты не только понимают наш язык, но и умеют прекрасно на нём говорить, но им просто не о чем с нами разговаривать. Поэтому я не удивился, если бы однажды Апостол заговорил со мной.
Итак, что у нас сегодня в планах? Несколько заказов на работе, день, проведённый в дороге, в машинах, пробках и одинаковых подъездах с потрескавшейся краской, чаще всего зелёной. Кому-то моя работа покажется адом: сменяющие друг друга в топе радио пустые песни с невообразимой рифмой, резкие противные гудки машин, словно истеричные вопли механических бензиновых птиц, смесь дешёвого парфюма, пота и чёрт знает чего ещё. Но человек обладает прекрасной способностью адаптироваться и привыкать к чему угодно - так привык и я. Пусть даже не всегда музыке удавалось заглушить всё это, а разряженный плеер иногда предательски выключался в самый неподходящий момент - я не замечал этой дорожной возни, запахов, звуков и мимолётных скандалов с участием водителя, истеричной тучной женщины и молодой мамаши с орущим ребёнком на руках. Заказчики и заказы сливались в единое многоликое пятно, и лишь изредка на первый взгляд совершенно невзрачные персоны оставались в моей памяти на долгие недели, цепляя жестом, брошенным словом, взглядом. Я бережно хранил в кладовых памяти каждого из них до тех пор, пока круговорот событий не относил их всё дальше от берега воспоминаний, оставляя мне лишь самых интересных, самых заметных.
Вот уже который год я хранил в памяти образ хрупкого и по-взрослому серьёзного Димки, что учился в моей школе и был на три года моложе. Я помню его внимательный взгляд и синюю тельняшку, в которой он встретил меня, когда я впервые заговорил с ним нормально, не участвуя в подначиваниях моих школьных дружков. О чём мы там говорили, уже не важно, кажется, обсуждали майские школьные мероприятия, в которых мы оба были задействованы. Меня, нагловатого и познавшего весь мир и основы бытия, пугал и оттого раздражал взгляд этого вечно тихого мальчишки: казалось, он видит, что на самом деле кроется за моей подростковой напыщенностью и важностью. Он отвечал всегда по существу, но будто уходил от прямого ответа, заставляя мои загнанные в стереотипные рамки мысли погружаться в непостижимую глупым подростком абстракцию. Я боялся его, подсознательно чувствуя, что, решись над ним поиздеваться в тот момент, я сам выглядел бы жалким и ничтожным. В каком-нибудь дешёвом романе после этой встречи я бы непременно изменился, бросил якшаться с туповатыми подростками и совершил что-то феноменально важное. Или хотя бы отстоял право Димки на свободную от подначек жизнь. Но я был обычным подростком и уколы совести гасил не иначе как очередной порцией издевательств. Димка же спустя годы затерялся в городах и университетах, не знаю уж, к какому берегу прибила его жизнь, - после выпускного в школе я, так ни разу в неё не вернувшись, его не видел.
Чёрт его знает, почему, но я навсегда сохранил в памяти этого странного мальчишку и то отвратительно горькое послевкусие моих издевательств, и каждый раз их я брал с собой, переезжая ли в новую квартиру или уезжая на лето к морским берегам. И, надевая маски и меняя обличия, я всегда помнил Димкин взгляд без насмешки или осудительного превосходства.
Сегодня первой мне открыла дверь женщина лет пятидесяти с чуть приподнятыми бровями и выражением лёгкой тревоги на лице, будто она ждала от меня плохих новостей. Вернее, не ждала, а подсознательно боялась получить. Думаю, эта тревожность проявлялась порой не зависимо от того, на кого она смотрела, а просто в моменты задумчивости и погруженности в свои мысли. Отдаю ей маленький конверт, проговариваю заученные фразы, разглядываю её
