– Нет. Я хочу, чтобы ты подумала о том, что сделала.
– Ты прав, – бормочу я. – Прав. Я действительно вела себя грубо. Прости.
Мои руки свободны, но если я схвачу руль, я разобью машину. Мы едем слишком
быстро.
Мы так далеко отъехали от съезда, что я понятия не имею, где мы. Сейчас я гораздо
больше боюсь, что он остановится.
– Пожалуйста, – шепчу я. – Пожалуйста, Итан. Я сделаю все, что ты скажешь.
Просто отпусти меня.
– Все, что я скажу? – говорит он. Он нажимает поворот. – Звучит заманчиво.
Глава 40
Рев
Мой отец сидит в одном из двух кресел у окна, что застает меня врасплох. После
осознания того, что я нахожусь в хосписе, я ожидал увидеть прикованного к кровати
инвалида. На нем зеленый свитер и джинсы. Трубка капельницы тянется от его рукава, а
пакет с прозрачной жидкостью висит за креслом. Пластиковая кислородная трубка
окружает его лицо. Кроме этого, это могла бы быть любая другая комната.
Он ничего не сказал. Я тоже.
Джози встает между нами, внимательно проверяя его руку, проверяя показания
монитора и баллон с кислородом. Тихие движения, чтобы не вставать у нас на пути.
Мне хочется умолять ее остаться в комнате.
В то же время мне хочется умолять ее уйти.
Все в нем указывает на истощение. Редкие, седеющие волосы. Тонкая кожа. Тонкий.
Одежда на нем так и висит. Скулы выступают с его лица, заставляя его глаза выглядеть
глубже, чем я помню. Ему должно быть около пятидесяти, но он выглядит на десять лет
старше. Может быть, двадцать. Я мог бы поднять его и сломать.
Я задумываюсь о том моменте в кухне, когда я признался, что Мэтью заставляет
меня нервничать, и то, как Дек сказал «Рев. Серьезно. Ты превосходишь этого парня как
минимум на сорок фунтов», и я ответил, что Мэтью заставляет меня нервничать не в этом
смысле.
То чувство идентично тому, что я чувствую сейчас.
Нет, не идентично. То, что я чувствую сейчас, сильнее раз эдак в миллиард.
Я не хочу его приветствовать. Не хочу заговаривать первым.
Мне хочется приложить к его лицу подушку и завершить то, что начал его
организм.
Джози завершает свои процедуры и выскальзывает за дверь. Она закрывается с
мягким щелчком позади меня.
– А, – произносит мой отец. – Теперь я вижу.
От его голоса мне хочется скрыться, и мне приходится заставить себя стоять
смирно.
– Теперь ты видишь что?
– Я вижу мальчика, пытающегося быть мужчиной. Твое сообщение меня
позабавило. – Он мягко усмехается. – Ты настаивал на личной встрече. Как будто ты хотел
получить что-то, что я не готов был дать.
Мой телефон звенит сообщением. Я его игнорирую.
– Как ты узнал, где меня найти?
Он пожимает плечами.
– Это имеет значение?
– Да.
Я не думаю, что он собирается ответить, но он смотрит на дверь.
– Здесь была женщина. Бывшая судья. Мы подружились. Я говорил ей о том, как
сильно хочу найти давно потерянного сына. И она навела для меня кое – какие справки.
«Здесь была женщина». Он убедил умирающую женщину оказать ему услугу. Мой
отец, который убедил целый приход в своей благочестивости. Ну конечно.
– Почему ты хотел меня найти?
-«Прут и упрек дают мудрость, но ребенок, оставленный в одиночестве, приносит
позор своему отцу». Ты остался один, Авраам?
Имя бьет меня, как пуля. Я вздрагиваю.
– Это больше не мое имя.
– Я дал тебе это имя. Оно твое, хочешь ты того или нет. – Он делает паузу. –
Авраам.
Я снова вздрагиваю. Это имя воскрешает воспоминания где-то глубоко внутри. Я
хочу упасть на колени и умолять о прощении. Инстинкт настолько сильный.
Но затем я задумываюсь над тем, что он сказал. «Ребенок, оставленный в
одиночестве, приносит позор своему отцу».
Это строчка из псалма. Слова врезаются в сознание, терзая меня, пока я не
осознаю, почему. Я смотрю на него.
– В этом стихе говорится, что ребенок, оставленный в одиночестве, позорит свою
мать. – Я прерываюсь, думаю о маминой ладони у моей щеки прошлой ночью. «Ты вырос
таким благородным, добрым молодым человеком».
Я сосредотачиваюсь на этом чувстве. Этого почти достаточно, чтобы прогнать
влияние моего отца из моего сознания.
Он выглядит удивленным, что я поправил его.
– Я считаю, это вопрос интерпретации.
Конечно же, он так считает.
– Ладно. Интерпретируй, как хочешь. Я не опозорил своих отца или мать.
– Возможно, мне следует судить об этом.
– Ты мне больше не отец.
– Авраам, я все еще являюсь твоим отцом. А ты все еще мой сын. Ничто не может
это изменить.
Я стискиваю зубы. На ум приходит другой стих, останавливая ярость, готовую
сорваться с языка. «Мягкий ответ отвращает гнев, а резкое слово разжигает».
– Прекрати, – говорю я, но мой голос звучит слабо, а не мягко. – Перестань меня
так называть.
– Тебя слишком долго не было, Авраам. – Его голос звучит мягко. – Я вижу, как мир
давит на тебя. Подойди, присядь рядом со мной.
Мое сердце замедляется, только благодаря тону его голоса. Когда я был ребенком, я
научился вымаливать его. Мягкий голос означал, что у меня был шанс исправиться.
Я ничего не могу сказать. Я боюсь, что если открою рот, то пообещаю ему все, что
угодно.
– Подойди, – говорит он снова. Он не произносит моего имени. – Дай мне
посмотреть, как ты вырос. Ты, очевидно, сохранил свои уроки. Я горжусь тобой.
Его слова достигают своей цели. Я сажусь в другое кресло.
Он протягивает руку и кладет ладонь поверх моей. Моя рука дрожит, но я не
отдергиваю ее.
– Ты знаешь, почему я выбрал это имя? – спрашивает он. – После того, как твоя
мать проиграла свою схватку со злом, я знал, что тебе придется быть сильным, чтобы
преодолеть эти муки. Я знал, что ты будешь подвергаться испытаниям снова и снова. Так
что я назвал тебя Авраамом.
Конечно же, я это знаю. Он постоянно мне об этом рассказывал.
Я читал историю целиком. Окончательный тест был тогда, когда Бог попросил
Авраама убить своего собственного сына, и тот действительно пошел, чтобы сделать это, надеясь,
что
Бог
вступится.
Каждый раз, когда я читал этот отрывок, я задавался вопросом о подобном уровне веры.
Мой отец продолжает говорить.
– Я знал, что ты будешь подвергаться испытаниям снова и снова. Когда тебя
забрали у меня, я знал, что это будет для тебя самым большим испытанием из всех. Я знал, что ты вернешься ко мне. И ты вернулся.
Я не возвращался.
Но я не могу произнести этих слов. Потому что он прав. Я вернулся. Я здесь.
Мне хочется закрыть глаза и думать о Джеффе и Кристин.
Маме и папе.
Не Джеффе и Кристин. Маме и папе.
Я делаю легкий, дрожащий вдох. Мама была права. Я ни в коем случае не должен
был сюда приходить.
Он больше, чем просто человек. И всегда был.
– Чего ты хочешь?
