– Догоняй ее, – сказал он и повернулся к раскуроченному резерву, – а я пока избавлюсь от него с концами, на правах последнего хозяина, так сказать.
Я направилась к пробитой стене и утопающему в белизне коридору.
– Не затягивай, – раздалось в спину, – а то не сможешь.
Шаг, и пространство залило светом. Ярким, беспощадным, будто плевать ему было на меня, мою обретенную силу, и всех снующих тут, вместе взятых. Белизна быстро померкла, сменилась каменной кладкой пола и стен.
…от стен веет холодом, шаги гулкие, хоть и осторожные. Мягкая темнота, длинный петляющий коридор. Ладонь, сжимающая мою, дрожит. Иллит замирает вдруг. После тянет назад, настойчиво.
– Давай не пойдем, – говорит. – Не поздно еще. Есть много мест, куда можно пойти. Хороших, я знаю.
– Там Кама. Она…
– Предлагает больше, чем надо, – обрывают меня. – Гоняясь за излишним, рискуешь утратить необходимое.
– Хочу понять кто мы, – пожимаю плечами. – Найти… что-то. Чувствую, оно здесь.
– Твоя Кама мне не нравится. – Иллит качает головой. – Идеи ее тоже. Это плохо кончится.
Сжимает ладонь сильнее. Знаю, она боится. Знаю, чего и почему.
– Я рядом, – напоминаю и веду за собой.
Вперед, к полыхающим в просвете огням…
В просвете были такие же огни и промозглая сырость. Чадили вдоль стен факелы, разгоняя мрак сводчатого потолка. Круглый зал, похожий на тот, в храме Камы. Святая святых, место многочисленных собраний. Иллит стояла где обычно – за колонной, у стола для подношений. Взгляд исподлобья, колючий.
– Некоторые вещи неизменны, – гулкое эхо подхватило хрустальный голос, разнесло по залу. – В итоге ты все равно остаешься одна.
– Всегда так, со всеми, – я переступила порог, – в конце.
Сквозняк скосил пламя факелов, разметал подол ее юбки по выщербленным плитам пола. Воздух сгустился, обещая бурю. Я подошла к столу, к ней, тронула за плечо. Иллит вскинула голову, и передо мной оказалось неподвластное времени лицо. На идеально гладкой коже – ни следа прожитой жизни. Смутно знакомые черты, золотистый блеск волос, лишь в глазах та чернота, что не поймешь: ты смотришь в нее, или она в тебя.
– Ты изменилась, – сказала я.
– Уж кто бы говорил, – бледные губы дрогнули в горькой усмешке.
Ветер рванул мои волосы – длинные, темные. Единственное, что как раньше. Еще взгляд, пожалуй, взгляды не меняются, ни с цветом, ни с формой глаз. Это суть, она видна, ее не спрячешь. Царапнуло электрическим разрядом – злым, нечаянным, пространство сжалось до размеров точки.
…безмолвие, шелест занавесок. Она смотрит в одну точку, на стене, и я никак не могу понять, что там такого. Будто мне не видно чего-то, а ей – да.
– Это просто поверье, – роняет наконец, по-прежнему на меня не глядя, – взаправду никто не в ответе за того, кого спас.
Сажусь рядом, на постель с краю. Говорят, Иллит повезло, – что я успела ее на том пляже найти. Немного позже, и все. Не спасти было бы. И так не обещали ничего. Но отданный свет творит чудеса.
– Хорошее поверье, – отвечаю я. – Тебя держит тут что-то? Нет ведь. Идем со мной. Я проездом у вас, и толком не представляю, куда иду. Ты в тех краях лучше устроишься, чем…
Чем там, где свои же оставляют умирать ночью у скал, где разве что случайно по эху эмоций найдешь. Мне сказали, что они тоже были проездом. Несколько девушек, поющих на потеху толпе. Помнили обычно лишь ее, а других… Я разгадала в них это чувство сразу. Зависть, тех оттенков, когда край.
– Невозможно не знать, – отмечает Иллит недоверчиво, – куда идешь.
– Знаю к кому. Она верховная жрица в большом городе. Встретились с ней… сама знаешь где. Позвала.
Молчание. Колыхание занавесок на ветру. Спустя пару долгих тихих мгновений – поворот головы, немигающе-пронзительный взгляд раскосых глаз. Прожигает насквозь. Сейчас она другая совсем. Не беззащитная вовсе, как могло бы показаться. Первая из подобных мне, кто вот так, рядом.
– Я нескоро смогу идти, – первые ее слова мне в лицо.
– Не тороплюсь.
Иллит отворачивается. Ждет еще мгновение – неизвестно чего, и кивает…
Зал вновь развернулся во всю ширину, словно пощечиной обожгло. Она и была, наотмашь. Не импульс, не уловка. Концентрированная ярость. Пожалуй, следом в волосы вцепится, безо всяких ловушек.
– Оставь, – процедила Иллит, – и не лезь.
Я инстинктивно схватилась за щеку, сверху обрушилась ядреная смесь из чужой тоски, обиды и сожалений. Такое не давит, такое размазывает. Тех, на кого нацелено.
– В конце концов, – она криво улыбнулась, – ты убивать меня пришла, или что?
– Необязательно именно так, – я облизала губы. Вряд ли можно достучаться, слова подобрать, но они вырывались сами: – Не единственный путь, и мы были подругами когда-то.
– Подругами? – тонкая бровь изогнулась. – О, нет. Не были. Никогда.
Я отступила – на шаг, в тень колонны, глаза напротив сверкнули темнотой. Вязкой, опасной. Древней. Ее личной.
…темно, и в комнате, и за пределами стен, что давят загнанным в углы воздухом. Не дышится.
– Что дальше? – мой вопрос.
– Рассвет, – Иллит кивает в небо. – Утро, день, и тот самый вечер. Я спою на вашей церемонии. Наступит ночь, и будет много дней после нее. Ты будешь счастлива.
– А ты?
Она улыбается – ни мне, ни небу. Никому, наверное. Она редко улыбается, я пару раз всего видела, и то украдкой.
– Как-нибудь без тебя, – говорит, и прежде, чем возразить успеваю, добавляет: – Прощай.
Мне не нравится это слово. Звучанием, смыслом, каждым слогом, каждой буквой. Но так честно. Я выбрала, Иллит тоже вправе. Молчу пару ничего не меняющих мгновений. Ухожу, не оборачиваясь…
Обрывки фраз, цветных и блеклых картинок. Выплеснулось и хлынуло. Потерянным покоем, подъемами и падениями с высоты птичьего полета. Дыханием гор, привкусом тающего льда. Почему я совсем не помнила?… Не хотела. Брать с собой, нести дальше. Ни его, ни ее, никого. В черноте неотрывно следящих глаз не было укора, как и понимания. Только гнев.
– Начала сначала? – спросила она отрешенно, с неизменным достоинством. – Лучше стало?
– По-другому.
Погасли огни факелов, лизнув напоследок камни. Опустилась темнота, непроглядная, точь-в-точь как перед рассветом. Тлели уже мертвые искры, по залу расползался холод. Надо сказать ей. Но что?
– Забыла, и не трогай, – не позволила Иллит. – Твой выбор был.
– А твой? Жить здесь, так?
– Здесь и так, – проскочила жгучая горечь, – ты сумела бросить меня дважды.
Не обвинением звучало, констатацией. Я и тогда не попрощалась. Ушла, исчезла. Явилась пять тысяч лет спустя, иной. Что тут говорить? Правду, какой бы ни была:
– Пора все исправить.
Родной до боли прищур, звонкий смех. Наэлектризованный воздух, удушливо-голодная волна. Направленный в меня удар. Мощный, мощнее прочих, кого угодно снесло бы. Кроме той силы, что в русле Потока. Которая, в сущности, и есть Поток.
