– Какая у вас любопытная… лексика, – снова улыбнулся Никлаус. – Да, все так и было.
– Но ведь вы сами – человек, – осторожно произнесла магичка, на всякий случай еще раз просканировав ауру мужчины. Тот поморщился.
– Вам виднее. Вы первая Иная, которую я вижу за столько… веков. Но да, почему-то я знаю, кто вы.
Он вздохнул в который уже раз и прошептал:
– Наверное, потому же, почему я заперт в этом доме.
* * *– Я вижу в тебе Свет, – повторил Андрей и еще раз прошелся по нартексу базилики. Утренние службы уже закончились, и в храме никого из прихожан не осталось. Впрочем, возможно, дело было не только в расписании месс.
Николай, глядя на посетителя, в очередной раз испытал муки сомнения. Как может создание Тьмы так спокойно находиться в храме Господнем? В Доме Его? Не должен ли «упырь» испытывать адские муки и вспыхивать душным серным огнем, став на освященную землю?
А с другой стороны, это же святой апостол. Ученик самого Христа. Быть может, дело в раскаянии? В искренней любви к Господу? В чуде, творимом этой любовью? Такая версия казалась епископу вполне убедительной, правда…
…Правда, в глубине души он все еще не мог быть ею успокоен. Что, если странные вещи, о которых говорит этот человек – или не совсем человек? – есть истина? Что, если Свет и Тьма не имеют отношения к религии – и даже к вере? Хотя нет, на веру – на искреннюю, идущую из глубины сердца веру – озвучиваемые положения не покушались. Но все равно было как-то не по себе.
Андрей тем временем остановился, нахмурил брови и произнес своим гулким, низким, словно вобравшим в себя грозовые перекаты голосом:
– Так ты решился, епископ? Не зря ведь тебя именуют Чудотворцем. Все это время Сумрак направлял твою природу сообразно ее предрасположенности. Настала пора прикоснуться к источнику своей Силы напрямую.
В голове Николая вдруг стало пусто и звонко. Он уставился на трещину, возникшую недавно в одной из колонн. «Надо будет позвать мастеров, пусть замажут известкой», – подумал он ни в склад, ни в лад. А вслух произнес:
– То есть я буду жить вечно, господин?
– Именно так, – кивнул апостол. Лицо его при этом было строго и серьезно. – Не думай, что это дар. Но и проклятием не считай. Это просто так есть.
– Но зачем это вам? – решился Николай и чуть не прикусил язык. Не было ли дерзости в его словах? Не оскорбил ли он Темного?
Но гость не выказал возмущения. Он лишь прошел чуть далее в глубь базилики и стал напротив одного из окон, выходящего в сторону моря. Взгляд его, казалось, был устремлен куда-то за пену дальнего прибоя, за стройные ряды набегающих на берег волн, в сторону Иерусалима – туда, где вознесся на небо живой Сын Божий. Туда, где величайший из Светлых Иных добровольно принес себя в жертву ради ему одному видимых и понятных целей. Ради рода людского. Ради мира вокруг.
– Я получил от Него бесценный дар, – отражаясь от дорогого стекла, от стен храма, от высокого расписного потолка, голос эмпузы звучал поистине нечеловечески. – И дал себе зарок: служить и букве, и духу Его учения. А также хранить и передавать ту любовь, что Он завещал нам. Ты один из тех людей, ради кого стоит бродить по свету в поисках Света, – Андрей улыбнулся каламбуру, – и я смогу поделиться с тобой своей ношей. Но не чтобы облегчить свою. А чтобы дать миру еще один шанс. Увеличить вероятность спасения.
– Вы многого просите от меня, господин. – Поклон епископа не был подобострастен или самоуничижителен. Так кланялись старшему, из глубокого уважения и в признание великих заслуг. – Но я не чувствую в себе сил. Не ощущаю права. Я колеблюсь. Я боюсь…
Сознаться было болезненно – и в то же время сладко. Как будто прорвался давно зревший нарыв. Укол стыда – и мягкий поток облегчения, подхвативший со спины и затылка. Николай упер взгляд в выложенный глиняной плиткой пол. «Еще трещины, – отметил он. – Как в моей душе. Как в моей вере».
Казалось, этот ответ совершенно не устраивал апостола. Тот снова принялся мерить пространство между стенами базилики широким, энергичным шагом, а потом вдруг резко остановился и взял собеседника за плечи:
– Страх понятен. Но не нужен. Timor animum interficit. Timor mors parva est[30]… – Фраза прервалась глубоким вдохом и выдохом. – Пойдем, я покажу тебе.
Но что именно хотел показать ему Темный, епископ так и не узнал. Слова о смерти словно подстегнули то чувство, которого он так стеснялся. И, вырвавшись из крепких, наверняка наполненных потусторонней Силой рук, он забормотал какую-то околесицу, оступился, чуть не упал… Развернулся и выбежал вон из храма.
«Милости хочу, а не жертвы».
Никто не стал догонять и преследовать. Никто не указывал пальцем на бегущего по узким улочкам Миры старика. Все были заняты своими делами. А кто видел его – решил, вестимо, что померещилось: разве способен уважаемый, святой человек в годах на подобное? Так Николай и добежал до своего дома, ловя ртом горячий, пыльный воздух и хватаясь за сердце.
Добежав же – хлопнул за собой дверью.
Весь день он просидел в любимом кресле, периодически начиная раскачиваться и стонать. Падал на колени, истово молился, потом вскакивал, сквернословил, бил попавшуюся под руки посуду, пинал да валил мебель. И снова сидел, замерев изваянием.
Под вечер, вспомнив о своих обязанностях, епископ засобирался обратно в храм. «Наверное, – думалось ему, – Темному надоело. Наверное, он уже ушел. Не станет же целый апостол тратить на меня столько времени! Да-да, он точно ушел, и я смогу вернуться к пастве. Вот только как говорить с ними о вере и самопожертвовании после сегодняшнего?…»
Погруженный в свои мысли Николай потянул дверь за ручку, прошел сквозь проем, повернул направо, в сторону базилики… И врезался в стену.
Он стоял посреди собственного дома.
Словно никуда и не выходил.
* * *– Я пробовал снова, – продолжил Никлаус после тяжелой, давящей паузы. – Я открывал дверь, смотрел наружу, на улицу. Приседал, трогал пальцами землю за порогом. Заносил ногу, делал шаг… И опять оказывался здесь.
Слушая предельно внимательно, Ада копила вопросы. Впрочем, некоторые из них разрешались сами собой по ходу повествования, и тогда она мысленно пробегала по списку, ставила галочки в нужных местах, вычеркивала лишнее. Но
