Чудеса и диковины

значительной части поклажи, но сами купцы предпочли сон в своей тряской карете лишнему часу в компании улыбчивого карлика.

Герцог пребывал в мрачном настроении. Он пересаживался из кресла в кресло в частной приемной, дышал часто и сбивчиво и, кажется, даже не замечал непорядка в одежде. Его жирное лицо обрюзгло, подбородок зарос щетиной. В ответ на мою попытку вывести его из оцепенения – я описывал, как идут дела в библиотеке, – он не поднял свой свинцовый взгляд выше моих колен.

– Уйди, – пробормотал Альбрехт Рудольфус.

– …А в Длинном коридоре мы сделаем… Ваша светлость? Глаза герцога застило усталостью.

– Пожалуйста, – сказал он, – уходи.

Проглотив оскорбление, я поклонился и удалился. В Риттерштубе меня отловил Мориц фон Винкельбах.

– Герцог вас отослал, герр Грилли?

– Да, на сегодня мы с ним закончили, герр обергофмейстер.

– Он удручен, вы заметили? – Развалившись на обоих подлокотниках кресла, его брат помахал у себя под носом.

– Не в моих правилах пытать человека о его настроениях, – сказал я, пытаясь напустить на себя надменности.

– Значит, вы ничего не слышали?

– О чем?

Мориц фон Винкельбах впился в меня взглядом.

– Об императоре.

– О скорбной потере, – подхватил Максимилиан, – и о счастливом приобретении.

Винкельбахи поджали губы: видимо, ожидалось, что я буду ползать на коленях, умоляя их объяснить, что происходит.

– Герцог, – заявил я, – находится в прекрасном расположении духа, если спросить мое мнение.

Я поспешил к двери и дал знак страже открыть ее. У меня за спиной, в темном омуте Риттерштубе, Мориц фон Винкельбах дал волю смеху. До того, как закрылась дверь, я услышал, как он говорит брату:

– Похоже, сказочки этого Грилли начинают его утомлять. Пиная камешки, я вернулся в мастерскую в южной башне и попытался заняться своими проектами. Мои помощники, заметившие перемену настроения своего учителя, примолкли, втянув головы в плечи. Я подозвал их к столу, дал денег и послал в восточное крыло, чтобы они подмазали слуг и разузнали что к чему. Когда через пару часов мои честные шпионы вернулись, деньги были все еще при них.

– Совсем ничего? Никаких слухов? Все молчат?

Мои информаторы подняли глаза и заскулили, как наказанные щенята. Позже я распорядился, чтобы их на три дня посадили на хлеб и воду.

Не имея доступа к своему захандрившему покровителю, я болтался перед казначейством, делая вид, что запечатлеваю архитектуру замка. Мне удалось подслушать, как камергерский писарь шептался со слугой, пока они оба справляли малую нужду под окнами покоев герцогини. Вокруг меня вились дворцовые слухи; я не решался в них верить, пока не получил письмо от Майринка.

Рудольфа сместил с трона его брат Маттиас.

До сих пор благодаря письмам Майринка я был более-менее в курсе постепенного распада имперской власти. Ослабленный собственным неуклюжим правлением, униженный турками и чешским братством Рудольф разделил владения со своим братом, оставив себе Богемию, Силезию и корону Империи. За этим последовали гражданские и религиозные войны – предвестники грядущего ужаса, – в результате чего императорский трон занял Маттиас. Покинутый всеми вассалами, запертый в замке со своей коллекцией Рудольф наконец получил вожделенное одиночество. Я молился безымянным богам своей злобы, чтобы величественная тень, некогда бывшая императором, поскорее умерла: когда ветер развеет прах, я смогу завершить создание мифического образа.

Герцог лишился образца и примера. Начал ли он подозревать, что его верный Томмазо был все эти годы не слишком правдив? Я подготовил для него свой вариант изложения пражских событий. Рудольфа сместила вражья клика – на горе всей Богемии. Миф о Вертумне, Плодородном Кесаре, приносящем блага своим подданным, проживет много дольше.

– Думайте о себе, мой господин, как о продолжателе дела Рудольфа. Как Константинополь стал воплощением римской мечты.

Шли недели, а герцогское «недомогание» все не кончалось. Он не касался своих куртизанок и отказывался от настойчивых предложений прислать их к нему в кабинет. Каждый час он приказывал принести еду и с непередаваемо печальным видом пережевывал холодные отбивные и засахаренные фрукты, словно пытаясь заполнить какую-то пустоту, поселившуюся внутри. Он толстел не по дням, а по часам, раздуваясь подобно утопленнику. Я разрывался между подготовкой церемонии открытия библиотеки и посещениями его спальни. Иногда он просто сидел, уставившись на персидский ковер или на тарелку со сливовым вареньем, и старательно не замечал моего присутствия; в других случаях он сетовал на затянувшееся ожидание, вызванное «чертовской медлительностью» моих трудов. Увы, приблизить дату открытия было не в моих силах, поскольку вся знать Фельсенгрюнде – а также несколько видных горожан, купцов и мелких иностранных сановников – уже получила официальные приглашения; поэтому я приставал к Адольфу Бреннеру, конструктору автоматов, чтобы тот помог мне развеять герцогскую меланхолию.

– Мне нечего вам предложить, герр Грилли.

Адольф Бреннер занимал комнату над казначейством, где дни напролет возился с конструкциями будущих диковин. Воняло там у него ужасно. Я с трудом сдерживался, чтобы не затыкать себе нос.

– Но послушайте, дорогой коллега, – сказал я. – Мы все служим герцогу, нас для того и приглашали. Должно же быть хоть что-тоу вас в запасе.

Адольф Бреннер переглянулся с помощником, Я повернулся, но слишком поздно, и поэтому я не уверен, показалось мне или нет, что Каспар покачал головой.

– У нас есть кое-что, – сказал Бреннер.

– Автомат?

– Нет. Мы нашли это… то есть я это купил это… в Падуе. – Негритенок у меня за спиной тяжело вздохнул. – Я хранил их на крайний случай.

– Почему?

– Ну, всякое в жизни бывает.

Меня разозлил эгоизм Адольфа Бреннера. Я распоряжался всеми его фокусами.

– Сейчас как раз такой случай, – заявил я тоном, не терпящим возражений. – Мы должны отвлечь герцога от его меланхолии. Что бы вы там ни купили в Падуе, оно нужно сейчас.

Бреннер грустно кивнул. Я намекнул, что ему могут прибавить плату и перевести его в комнату получше, и добился своего. У настоящего игрока всегда должна быть припрятана в рукаве парочка козырей. Моим козырем стал его козырь.

– Астрономические линзы Галилео Галилея…

Бреннер приложил линзы к глазам, так что они сделались совсем круглыми; должно быть, он видел герцога в образе раздувшегося, расплывчатого силуэта, который тянулся к нему своими осьминожьими щупальцами.

– Я купил их в астрономической лавке в Падуе, ваша светлость.

Альбрехт Рудольфус потерял интерес еще до того, как его пальцы коснулись стекол.

– Я что-нибудь слышал об этом изобретателе, Томмазо?

– Галилео, ваша светлость, – повторил Адольф Бреннер, баюкая линзы, словно жалостливый ребенок, спасший ручную мышь от кошачьей охоты, – знаменитейший автор «Звездного вестника». А это части инструмента, который он назвал телескопом. Изобретение, которое герр Галилей представил, в частности, в Венецианской Республике.

– А они для чего? Для масок?