Иными словами, у Будищева оказалась масса свободного времени, которое ему некуда было употребить. Поэтому, если на станции не случалось срочных дел, то он обычно отправлялся на базар. Приглядывался к товарам, прислушивался к разговорам торговцев, приценивался к разным мелочам, но ничего при этом не покупал и не продавал. Впрочем, большинство торговцев были иностранцами или евреями, так что понять их было мудрено, но предприимчивый унтер не отчаивался, тем более что во многих ситуациях можно было разобраться и без знания языка.
Как и на любом рынке, среди людской массы то и дело шныряли разные темные личности, охочие до чужого добра. Оборванные чумазые мальчишки с голодными глазами кружили вокруг обжорных рядов. Парни чуть постарше изображали из себя носильщиков, предлагая помочь доставить покупателям покупки. Несколько относительно прилично одетых господ разного возраста с любезными улыбками терлись в толпе, очевидно, облегчая карманы своих ближних от излишней тяжести. Один из них то ли по привычке, то ли от безысходности сунулся даже к Будищеву и попытался запустить руку в висящую на его ремне сумку. Ничего интересного, кроме нескольких патронов, там не было, поэтому Дмитрий не стал ловить воришку за руку, а убедившись, что не ошибся на его счет, продолжил наблюдение. Через несколько секунд незадачливый карманник отчалил с крайне разочарованным выражением на лице и, подойдя к неприметно одетому господину, виновато пожал плечами. Тот, впрочем, никак не отреагировал на его неудачу и с презрительным видом отвернулся.
Некоторое время спустя унтер заметил, что на одном из рядов назревают события. Все началось с того, что один особенно жалко выглядевший мальчишка подошел к одному из торгующих крестьян и принялся просить милостыню. Тот имел неосторожность дать ему кусок лепешки и сыра, съев которые, попрошайка тут же возобновил свои просьбы. Торговец, разумеется, начал ругаться и велел ему убираться, но обнаглевший ребенок не унимался и никак не хотел уходить, заставляя того все больше яриться. Один из ошивающихся поблизости ребят постарше пришел на помощь к вышедшему из себя чорбаджи и незамедлительно устроил попрошайке крепкую взбучку. Причем выглядело все абсолютно натурально. Парень так крепко приложил мальчишке, что тот убежал прочь, орошая землю кровью из разбитого носа.
После этого молодой человек, угодливо улыбаясь, стал предлагать крестьянину свои услуги. Это не понравилось другим носильщикам, и они попытались объяснить чужаку, что все места вокруг поделены и это их корова, которую именно они и будут доить. Тот, очевидно, оказался не слишком догадливым, и через минуту били уже его, причем ничуть не менее старательно, так что в процессе экзекуции перевернули несколько лавок, мешков и вообще подняли немалый переполох. Раздались истошные крики, шум, гам и тому подобное. Все это скоро привлекло внимание патрулировавших рынок русских солдат, которые немедленно принялись разнимать дерущихся, щедро награждая нежелающих мириться тумаками. Во всей этой суматохе похищение нескольких баулов, мешков и сумок осталось незамеченным, во всяком случае, обнаружили пропажу далеко не сразу.
Неопределенного возраста господин, полчаса назад шаривший у унтера в сумке, торопливо шел, неся в правой руке увесистый сундук и пригибаясь от его тяжести. Завернув за ближайший угол, он с облегчением вздохнул и, решив сменить руку, поставил свою ношу на землю.
— Тяжело? — участливо спросил его непонятно как оказавшийся рядом Будищев.
Пока незадачливый воришка размышлял, что на это ответить, унтер решительно шагнул к нему и без замаха ударил под дых. Мазурику, никак не ожидавшему подобной подлости, показалось, что в его живот ударили по меньшей мере, оглоблей и он со стоном опустился на колени.
— Как тебе не стыдно? — с укоризной в голосе покачал головой Дмитрий. — Я, можно сказать, тебя от турецкого ига спасаю, а ты у меня патроны спер! Слышь, гнида, как я Болгарию от османов освобождать буду без огнеприпасов?
— Он — цыган! — раздался рядом холодный голос, говоривший на не слишком хорошем, но все же вполне понятном русском языке.
— Что? — резко обернулся Будищев и увидел того самого типа, которому избитый им карманник отчитывался в своей неудаче.
— Я говорю, что Мирча из фараонова племени и ему нет дела до свободы балканских христиан, — любезно пояснил тот и криво усмехнулся.
— То-то я смотрю, что у него морда смуглая, хотя вы тут все такие. И вообще, не хрен по моим карманам шарить, не люблю я такого!
— Зря ты в это дело полез, солдат, — даже с каким-то сожалением в голосе заявил главарь местных уголовников и неуловимым движением вынул нож.
— А президент у вас часом не бухает? — хмуро поинтересовался у него Дмитрий и, переступив с ноги на ногу, вдруг сильно лягнул карманника, начавшего подавать признаки жизни.
— Ловко, — почти одобрительно кивнул головой бандит и сделал резкий выпад ножом.
Унтер в ответ неловко отшатнулся и, поскользнувшись, упал, вызвав у противника радостную усмешку. Однако едва тот бросился вперед, как перед его глазами оказалось черное, будто путь в загробный мир, дуло револьвера, а щелчок взводимого курка прозвучал подобно погребальному звону колокола.
— Дяденька, угадаешь, сколько я в тебе за три секунды дырок наделаю? — спросил Будищев и тут же вскочил на ноги.
— Ты не будешь стрелять, патруль услышит! — побледнев, заявил местный авторитет, отскочив в сторону.
— Лучше пусть меня двенадцать человек судят, чем шестеро несут!
— Слушай, солдат, давай разойдемся по-хорошему? Мы тебя не видели, ты нас не знаешь…
— А как насчет моих патронов?
— Черт бы тебя подрал, вместе с твоими патронами! Да забери этот сундук, если хочешь, и будем в расчете.
— Ладно, канайте отсюда, — махнул рукой Дмитрий и опустил револьвер.
Главарь уголовников в ответ спрятал нож и, подобрав своего незадачливого подельника, пошел с ним прочь.
— Слушай, а что ты там спрашивал про президента? — вдруг обернувшись, спросил он.
— Да так, не бери в голову, — усмехнулся в ответ Будищев, — просто девяностые у вас никак не кончатся, прямо как в детство попал.
Подождав пока жулики ретируются, унтер спрятал револьвер под полу шинели, где он носил его прикрепленным к внутренней стороне бедра[90]. Затем взгляд его упал на брошенный мазуриками трофей. Тащить его к штабу цесаревича было глупо, осматривать на
