Эрек огляделся, заметил, что женщина, чье платье намокло от дождя и липло к телу, которое так его волновало, смотрит лишь на дерево.
— Шаутты это та сторона, мой брат по крови, — тихо произнесла она, снова взяв его за руку. — Это тьма в самых опасных уголках ночи. Это ложь в старых разбитых зеркалах. Это тени.
И тогда он увидел, что, несмотря на глубокие сумерки, у старой липы есть густая, угольная тень, и тень эта движется, неспешно раскачивается из стороны в сторону, хотя дерево остается неподвижным.
Эрек шагнул вперед, выхватывая кинжал, выточенный из дубового бруса, но Рукавичка не разжала пальцы и потянула его назад.
— Видеть не значит уметь убить. Ты еще не готов.
Тень-ветвь метнулась к ним, и юноша от неожиданности моргнул, а затем с удивлением понял, что сумерки исчезли, вокруг день, через открытые двери слышно, как мягко шелестит дождь, а он стоит в зале, с пустым кубком в руках и смотрит на улыбающуюся Рукавичку.
— Вэйрэн озарил вас своей милостью, милорд.
— О чем ты? — недоуменно спросил он. — Как мы здесь оказались? Как вернулись из парка?
— Мы? Из парка? — Рукавичка подошла к нему близко и положила руку на плечо. — Мы не покидали зала, милорд. То был Вэйрэн в моем обличье, и он показал тебе что-то. Я очень хочу узнать, что ты там увидел.
Глава шестая
«Дубовые колья»
Ветер рвет перо берета, Сушит ложе арбалета, Бьется о броню жилета И прорехи в нем. Но в сердцах горит пожар. Меч и пика не дрожат, Пока стоим на рубежах За герцогство и дом![1]Боевая песня баталии Горного герцогстваЛюди — как единый многоголовый зверь.
Многоголовый, многоногий, многорукий, рычащий, сквернословящий, вскрикивающий, потеющий, лязгающий и истекающий кровью. Зверь рвался вперед, лишь затем, чтобы откатиться назад, оставляя на камнях части себя.
Мертвые, умирающие, стонущие и молящие о помощи.
— Пожалуйста! — Человек, приподнявшись на локте, протянул раскрытую ладонь. — Пожалуйста! Сдаюсь!
Произнеся стандартное слово в бою между благородными, он предлагал принять его капитуляцию, взять в плен и получить за него выкуп.
Дэйт опустил шестопер ему на шлем, вминая металл в череп, так что из-под широких полей капеллины ручьями потекла кровь. Увидел движение слева, инстинктивно поднял круглый щит, но укола не последовало. Дикай, защищавший господина, врезался в противника, точно стальной шар, выпущенный из метательного перрьера. Ударил что есть силы краем щита под подбородок, отбросив к перилам, зарубил секирой.
Двух оставшихся рыцарей, стоявших спиной к спине, несмотря на отчаянное сопротивление и тяжелые цвайхандеры, которыми они пытались перерубить древки пик, люди Дэйта порвали точно так же, как разозленные псы рвут опасных матерых секачей.
Но это не помогло удержать оборону, все больше и больше врагов в стальных панцирях заходило на мост, и солдат Горного герцогства стали теснить. Сперва они сделали шаг назад, затем два. И пять. И десять. Воины отступали, ощерившись пиками, пытаясь восстановить строй, спотыкаясь о лежащие под ногами тела.
Противник, чувствуя слабину, усилил натиск, и с «берега» его поддержали другие. Расстояние позволяло стрелять настилом, но людей Дейта спасало то, что лучники боялись попасть по своим воинам и смерть падала редко, в большей степени пролетая над головами.
Кто-то, вскрикнув, рухнул со стрелой, застрявшей в шее, вновь открыв опасную брешь, и в нее тут же бросились несколько фихшейзцев, стараясь развить преимущество. Один из них, настоящий гигант, просто схватил целившуюся в него пику и вырвал ее из ряда вместе с человеком, разваливая строй.
— Бежим! — закричал Дикай. — Бежим!
В голосе оруженосца звенела настоящая паника.
— Отходим! — поддержал его какой-то солдат.
— Спасайтесь!
— Мост потерян!
Они еще могли бы закрепиться. На нешироком промежутке, по шестеро в ряд, превратившись в грозного ежа, начать выдавливать нападающих и снова построить оборону вокруг каменных груд, которые Дэйт приказал рабочим сложить, создавая вал между своими людьми и фихшейзцами. Но паника сожрала все возможности, и ничего уже нельзя было спасти.
Только отступить.
— Проклятье! — Дэйт побежал прочь вместе со всеми, каждый миг ожидая, что в спину ударит стрела или брошенное копье.
Кто-то перед ним споткнулся, упал, и пришлось перепрыгнуть через солдата, чтобы не потерять темп. Сейчас как никогда «берег» показался Дэйту недостижимым.
— С боем барабанов и под игру дудок вы должны меня похоронить! Меня похоронить! — Мастер Рилли негромко напевал старую треттинскую песенку наемников.
Глупую. Почти без рифм. Придуманную неизвестным, возможно уже давно похороненным в той самой могиле, о которой он когда-то спел.
В решающие моменты капитан наемного отряда частенько бормотал еще в молодости выученные строчки. Об этом знал каждый его стрелок, и «Шаутт и могила» давно стала визитной карточкой «Виноградных шершней». Вот и сейчас сразу несколько стрелков подхватили песню следом за командиром.
— Лунный человек бьет в барабан. Бьет по натянутой коже мертвеца, и ты чувствуешь дрожь в своем сердце.
Они стояли с опущенными забралами в виде искаженных лиц шаутта. В легких доспехах, удерживая в руках тяжелые мощные арбалеты, наемники негромко пели:
— Ты ждешь крови и рубки, радуясь ритму. Раз. Другой. Третий. Так начинается схватка.
Происходящее на противоположном краю пропасти можно было различить с большим трудом — пещера казалась сотканной из густых теней и алых бликов на доспехах друзей и врагов.
— Лунный человек смеется и радуется будущим могилам и еде, которую мы создадим для него.
До них доносились отголоски боя, лязг металла, глухие удары, которые внезапно сменились паническими криками.
Рилли перестал петь и подался вперед, резким движением подняв забрало.
— Бегут! — хмыкнул он. — Бегут, сукины дети! Больше огня!
Трое запалили подготовленные и облитые маслом вязанки хвороста. Пламя тут же взметнулось вверх, осветив его стрелков, фрагмент моста, а затем отступавших.
Милорд Дэйт, как и думал Рилли, был самым последним. Стоило
