Этот запах был ей знаком. Она встречала его на Талорисе, а затем в ту ночь, когда «Радостный мир» оказался возле Мокрого Камня, где когда-то погибла Нэко, одна из великих волшебниц.
Так пахнут мэлги.
— У вас здесь мэлг?
Ярел загородил ей дорогу, но Шерон начала злиться из-за их глупости и смотрела только на Бати:
— Я права?!
— Да, милая Шерон. Но вам не стоит так волноваться.
— Если он вырвется, то убьет вас! Вы опасаетесь меня, но держите рядом с герцогом существо, которое неуправляемо!
— Он здесь уже много лет. И, как видите, не выбрался из клетки.
— А здесь? — Ярел стоял у нее на пути, и она обошла его прямо по клумбе с цветами. — Кто у вас здесь?
Бассейн с мутной водой пах морем. Горьким, соленым и таким далеким. За месяцы путешествия указывающая почти забыла этот запах.
— Не надо подходить к воде! — предупредил ее воин, и она остановилась в пяти шагах, подавшись вперед, надеясь разглядеть хоть что-то.
Вялая тень неспешно поднялась из глубины, замерла возле поверхности, и Шерон почувствовала, что Ярел рядом вот-вот положит руку ей на плечо, чтобы отодвинуть назад.
Как можно дальше.
Из воды появились очень длинные пальцы с зеленоватой кожей, украшенные широкими перепонками. Бесцветные волосы липли к мокрым впалым щекам, лиловые губы были искажены, обнажая острые треугольные редкие зубы, а рыбьи глаза казались мертвыми и безучастными.
Уина уставилась на Шерон, и девушка поняла, что та очень стара. Указывающая никогда не видела таких древних, с морщинистой кожей столь прозрачной, что сквозь нее проступали черные нитки сосудов.
— Вдова, — прошелестела уина. — Я вижу это в твоем сердце. Какое оно, вдова? Какое?
— О чем ты?
— Море. — Уина положила голову на каменный бортик своего бассейна, коснувшись его щекой. — Я так давно его не видела. Оно вытекло из моих жил, покинуло мою память. Всё. До последней капли. Я забыла его шепот, его песни и его тишину.
— Оно такое же, как прежде, — холодно ответила ей Шерон. — Злое, жестокое и почти всегда неспокойное.
— Поет во время шторма, — прошептала уина, и в ее мертвых глазах была печаль. — Бьет о скалы так, что те дрожат. Шипит горькой пеной. Рокочет, уходя через гальку. Мои сестры играют в водоворотах. Пляшут с бледными медузами, дудят в раковины, играют с треской, люром и сайдом.
На мгновение она прервалась, глянула на Шерон с усмешкой, сказала:
— Находят себе мужей. Пьют их горячую кровь. Хранят их черепа и растят в них прекрасные жемчужины. Ведь так, вдова?
— Так.
— Твоя боль слабая. Ею нельзя насытиться, обрести радость, — вздохнула уина, на мгновение погружаясь в воду с головой. — Ты нашла себе замену, вдова. А еще от тебя пахнет. Пахнет. Пахнет. Пахнет. Пахнет им. Я чую его кровь, чую запах древнего леса и его силы. Где он? С тобой?
Шерон поняла, что уина спрашивает о Тэо, асторэ, потомке тех, кто когда-то создал морской народ.
— Нет. Он ушел и не вернулся.
— Жаль. Он бы мог меня спасти от того яда, что убивает. Но ты ведь как я. Чувствуешь силу, что спит в этом месте? Плачешь ночами, когда твои кости трясет от этой боли? Ты тоже пленница, вдова?
Шерон посмотрела на Бати, внимательно слушавшего разговор.
— Да. Я пленница.
Уина, потеряв интерес к разговору, скрылась в глубине.
— Познавательно, — произнес Бати. — Вы первая, с кем она заговорила за последние тридцать лет.
— Вы устроили здесь зверинец! — Девушка не скрывала возмущения. — Мэлг! Уина! Кто еще у вас есть?!
— Считаете, это слишком жестоко, милая Шерон? Более жестоко, чем держать взаперти людей? — Бати откровенно смеялся. — Этот «зверинец», как вы изволили назвать часть коллекции его светлости, собирали в течение нескольких поколений. Им начал заниматься еще отец Стилета Пустыни, прадед нынешнего владетеля. И не мне что-то здесь менять.
— Заблудившийся. Вы говорили, что, возможно, приведете его ко мне. Заблудившийся тоже в этой «коллекции»?!
— Вам стоит успокоиться, моя дорогая.
— Здесь не Летос, господин. У меня тут нет никакой власти, но вот заблудившемуся все равно, насколько далеко он находится от островов. Если он вырвется… Не считайте это создание глупым животным! Оно когда-то было человеком и чем дольше живет на свете, тем более опасным становится! Он умнеет. Меняется. И, если вырвется, не станет нападать. Спрячется. Переродится. И обратно уже вернется существо, которого бояться будут даже сулла.
— Нам пора, милая Шерон. — Бати не тронули ее слова, и девушка разочарованно пожала плечами. Некоторым нельзя объяснить, что волк может вырваться из клетки, что он опасен. Они все равно не поверят, пока тот не сомкнет челюсти у них на горле.
— Вдова! — позвала уина, и указывающая обернулась. — Я очень устала. Убей меня, вдова. В память о том, что мы с тобой видели одно море.
Она казалась самым древним и самым несчастным существом на земле. Бледной морской пеной, выброшенной на берег и тающей под солнечными лучами. Шерон испытывала к ней жалость, потому что любое страдающее существо этого заслуживает. Но она не собиралась убивать уину.
Поэтому позволила увести себя в свой сад. Прежде чем уйти, Бати сказал:
— Отдыхайте. У нас еще появится возможность побеседовать.
Они ушли, и Шерон несколько минут сидела не шевелясь, и ее мысли витали где-то далеко-далеко. Затем она молча поднялась, прошла в сад, искупалась и, лишь когда солнце стало клониться к закату, вернулась обратно, в комнаты.
Глядя на себя в зеркало, уставшую, с сильно отросшими волосами и потускневшими глазами, указывающая прислонилась лбом к прохладной поверхности и прошептала:
— Как же я по вам троим скучаю!
Глава восьмая
Гриф
О мой сын. Будь жесток, ибо жестокость — это благо для твоих подданных, милость, позволяющая им жить спокойно и не пытаться учинить беду
