Когда свет погас, указывающая осознала себя. Вернулась в этот мир и разжала кулаки, высыпая на теплые, дымящиеся камни мелкую белую пыль.
Все, что осталось от игральных костей, не переживших ту мощь, что выпустила Шерон. Она смотрела на то, что было когда-то подарком Йозефа, и не ощущала ничего, кроме тяжелой обволакивающей усталости.
— Простите меня, — прошептала девушка разбитыми губами. — Простите…
Глава двенадцатая
Рокот
Качая саги о героях в колыбели, О тех, кто словом мог разить врагов и камень, А после, кинув песню в погребальный пламень, Над пеплом плачем — как мы всё забыть успели…Фрагмент погребальной песни воинов КулииОни падали.
Бесконечно. Мучительно. Через застывшее время, столь густое, что его можно было пить. Сквозь шелковистый ледяной мрак, в котором не было видно ничего дальше пары ярдов. Под залихватски-веселый свист ветра, одичавшего, давно не видевшего здесь людей.
От него, бьющего в лицо, сразу слезились глаза, но он срывал слезы со щек, выбрасывал за спину, холодным языком облизывал кожу, точно подзабытый пес, радовавшийся возвращению хозяина.
Падение длилось и длилось, хотя, возможно, кто-то иной назвал бы его планированием, которое совершалось по достаточно пологой дуге. Все время вниз и вперед, в ночь, в которой не было ни начала, ни конца.
Лев не махал крыльями, просто держал раскрытыми, опираясь на пустоту, и Дэйт ощущал, как они подрагивают от невидимых ему сил, как горят кобальтовым светом маховые перья, как в воздухе образуются синие полосы от них, исчезая за спиной.
Движение вниз для огромной кошки оказалось не самой легкой задачей, ее тело оставалось напряжено, уши прижаты и взгляд устремлен во тьму, в только ей видимую точку.
Дэйт тоже был порядком занят, пытаясь удержаться на широкой для него спине. Разумеется, ни седла, ни стремян, ни уздечки предусмотрено не было, и воин здраво опасался соскользнуть (такое чуть не случилось в самом начале полета), рухнуть в бесконечное ничто, чтобы вечно падать там, где нет никакой земли и неба.
Он держался за шерсть, густую и плотную, сгребя ее в два пучка и крепко сжав кулаки. Лев, кажется, не возражал или же просто не замечал такой мелочи. Дэйт то и дело смещался вперед, пока ему в бок не врезался сигнальный рог, закрепленный на поясе треттинца. Тогда приходилось ерзать, пытаясь вернуться в исходное положение, чтобы после все повторилось по новой.
По мнению воина, летать оказалось не так интересно и приятно, как ему думалось в далеком детстве.
Мильвио, на взгляд Дэйта, приходилось еще хуже. Он сидел первым, низко склонив голову и повязав шерстяной шейный платок на лицо, чтобы хоть как-то защититься от тугого потока воздуха. Держался одной рукой, запустив ее глубоко в гриву, второй все время контролировал меч, слишком длинный и сильно мешающий в том ненадежном положении, в каком находился треттинец, норовивший «провалиться» вперед и слететь через голову льва.
Дэйту сказали держаться, предупредили о том, чтобы не боялся, что произойдет кое-что необычное, и… на этом все объяснения. Хотя он очень желал узнать, как долго продлится падение. Где они находятся? Куда пропала земля и вообще привычный мир? И в какую сторону, забери их все шаутты, они летят?
На краю зрения появилась белая точка, и Дэйт резко повернул голову вправо, решая, что ему почудилось. Но нет. На черном бархате проступило нечто размером с игольное ушко.
Точка медленно пульсировала, словно подмигивала ему, а затем внезапно лопнула ломаной бесконечно длинной линией, разрубившей мрак с бесцеремонностью солдата, вторгшегося в чужой город. Звук был точно кто-то чиркнул бритвой по грубой мешковине, разрезая ее.
Линия осталась, и тут же снова сверкнуло — и еще одна полоса пронзила реальность, на этот раз поперек «неба», так близко, что Дэйт ощутил запах грозы.
Мильвио даже не дернулся, а лев падал все по той же траектории, словно выпущенная стрела, которая никак не может долететь до цели.
Третья. Четвертая. Пятая… Пятнадцатая. Их появлялось все больше и больше. Теперь мрак вокруг напоминал черное зеркало, по которому что есть силы ударили шестопером и во все стороны разбежались трещины.
Шерсть зверя встала дыбом, и Дэйт знал, что его волосы сейчас точно так же торчат в разные стороны. По маховым перьям юркнули ящерки мелких, извивающихся молний.
Мильвио обернулся и впервые за время полета нарушил молчание.
— Держись! — что есть силы крикнул он.
Мешок мрака, в котором они падали, не выдержал, разошелся по швам, и лев ударил крыльями, вывалившись в реальный мир среди безумных вспышек. Дэйт, хоть и был предупрежден, ощутил, как невидимая сила отрывает его, пытается утащить вверх. Он напряг руки, буквально закидывая себя обратно на спину волшебного существа, вбил ноги ему в бока, стараясь закрепиться, понимая, что скорее всего сделал д’эр вин’ему больно, но сейчас его задачей было не сорваться — а не думать о том, что с ним сотворит летающий хищник, когда… или «если» приземлится.
Они оказались среди серого дневного света, бледного, холодного, безрадостного, с трудом сочащегося сквозь облака, которые лежали и над, и под ними… Ветер здесь выл как безумный, пробирая даже через свитер и стеганный гамбезон. Дэйт, который, как и любой человек со времен Катаклизма, не бывал в полете, мгновенно потерял всякое представление о том, где верх, а где низ, и у него возникло совершенно не свойственное ему паническое чувство, что они летят опрокинувшись и он вот-вот упадет.
Лев мощными взмахами крыльев бросил их вперед, облако поглотило все вокруг, сделав мир еще серее и холоднее, а затем Дэйт оказался в сердце дождя, промокнув насквозь всего лишь за несколько секунд.
Сразу стало еще холоднее, и он понял, что слышит стук собственных зубов. Под ними замерцало, показалось серое сморщенное одеяло, тут
