— Эгей, — послышался ответный окрик.
Не имея возможности ответить, Хоар отложил раковину, вынул боцманскую дудку и издал громкий свист.
Вспышка, треск, оглушительный удар по темени, нанесенный сзади, и из глаз посыпались искры как огни фейерверка. Он упал на бок. Значит, вот она, смерть, подумал он.
Хоар находился в бесчувствии не более одной минуты. Он не мог ничего понять, не мог ничего видеть, не мог пошевелиться… но он мог чувствовать — он ощущал легкие толчки в борт своего суденышка. Он мог слышать — он слышал голос человека, но не разбирал слова. Насколько он мог понять, он лежал, распластавшись спиной на румпеле, смотря вверх и видя только туман… или не видя ничего.
«Невообразимая» накренилась на левый борт под весом кого-то, ступившего на ее палубу. Кто-то — он мог видеть! — наклонился над ним, схватил за плечи и потряс его. Его челюсти расслабились, острая боль пронзила череп, и он услышал звуки капель своей крови, падающих на аккуратную палубу яхты.
— Mort. Bon! — Эти слова он понял вполне отчетливо. — Aides-moi, louche. Mettons-le en bas[22].
На борт прибыл другой человек. Вдвоем они подтащили Хоара к сходному люку и скинули его вниз. Он упал лицом вниз и почувствовал хруст своего носа, ударившегося о каютный стол. Он услышал, как один из них спустился вниз более цивилизованным путем — по сходному трапу. Зажегся фонарь. Рука схватила его за волосы, приподняла голову, а затем отпустила, позволив ей упасть на яхтенные пайолы.
— Vous dever lui couper la gorge, monsieur, pour la surete[23], — произнес другой голос.
— Non. Il a ete officer et gentilhomme. Viens; prend-toi les pieds. Vite, alors![24]
Французский язык обоих мужчин имел необычный, странно знакомый акцент. Но Хоар очень устал. Он решил снова впасть в беспамятство.
Правым боком Хоар лежал в воде. Другой бок был мокрым и холодным. В затылке стучало, дышать своим разбитым носом не получалось, обоняние отсутствовало. Но зато он снова мог видеть. Серый квадрат тумана был открытым люком, в который его скинули. И он мог слышать — плеск трюмной воды вокруг него и регулярный стук какого-то круглого предмета, перекатывающегося в льялах «Невообразимой».
И еще он мог двигаться, правда, с большим трудом. Он протянул руку, ухватился за край стола, подтянулся и сел, помогая себе другой рукой.
Вода соленая — они проломили днище яхты? Если так, гневно подумал он, то я заставлю их позавтракать собственными яйцами. Но пока внутрь попало не так уж много воды. Знать бы, где он находится…
Он сидел в воде, сидел не на досках с различными названиями его яхты, служившими пайолами в его каюте, а прямо в льялах. Твердый объект, старающийся просверлить дополнительное отверстие в его заднице, оказался открытым забортным клапаном. Яхта была небольшой, и ей было достаточно одного кингстона. Будучи прижатым к нему, он затруднял доступ забортной воды внутрь судна и таким образом поддерживал его на плаву. Он принес извинения кингстону, завернул клапан, извергнул из себя унцию горчайшей желчи, упал и снова потерял сознание.
Когда Хоар пришел в себя, неяркий дневной свет проникал сквозь открытый сходной люк. «Невообразимая» продолжала лежать в дрейфе, тяжело раскачиваясь на медленной длинной зыби. Он собрал все свои силы, вскарабкался по трапу на палубу, прополз вперед к помпе и стал откачивать воду. Останавливаясь каждый раз после нескольких качков рукояткой насоса, он все же смог обеспечить тонкую непрерывную струю льяльной воды за борт.
Ему пришлось дважды спуститься вниз, чтобы очистить приемный патрубок помпы от плавучего мусора. Спустившись второй раз, он подумал о том, что следует подкрепиться. Он достал из водонепроницаемого шкафа, расположенного над камельком, ломоть хлеба, нашел мокрый чулок, выжал его и сделал повязку на голову, чтобы унять пульсирующую боль. Вернувшись на палубу, он сел рядом с незакрепленным румпелем и принялся за еду. Подкрепившись, Хоар почувствовал прилив сил, достаточный для того, чтобы подняться на ноги, хватаясь за ванты бакборда.
Хотя небо оставалось тускло-серым, туман поднялся, и он смог увидеть нескольких рыбаков посредине между «Невообразимой» и мысом Анвил-Пойнт. Сквозь дымку на горизонте проглядывал городок Нидлс. Яхта, слава богу, спокойно прошла без его участия в ночное время с приливным течением мимо водоворотов рифа Сент-Олбан-Ледж. Она самостоятельно проделала добрую половину пути до дома.
Паруса свободно заполаскивали, и Хоар нашел в себе силы выбрать шкоты в соответствии со слабеньким южным ветром, чтобы лечь на курс ост. Принявшая внутрь слишком много воды яхта неохотно подчинилась.
У Хоара кружилась голова, он чувствовал себя слабым и уставшим. Он снова спустился вниз и среди плавающего мусора и досок отыскал полупустую бутылку столового вина и кусок ветчины. Он поднялся на палубу промокший до нитки, и решил больше не спускаться вниз, пока не придет домой. Однако вылазка стоила того, так как вино и мясо добавили его телу немного энергии. Он прошел на нос, поработал еще помпой, пока яхта двигалась к Соленту, подгоняемая остатками приливного течения. Когда настало стояние прилива, усилился бриз (что нередко случается в этих водах), и «Невообразимая» стала оставлять за кормой заметную кильватерную струю. Полумертвый мозг Хоара снова начал функционировать.
Очевидно, что два человека, взявшие яхту на абордаж и оставившие его умирать, были французами или островитянами. Второе было более вероятным — вдоль всего южного берега Британии была рассыпана масса островков, обитатели которых жили рыболовством, перевозом и контрабандой. Покопавшись в своей памяти, он решил, что единственным французом (не считая военнопленных или отпущенных на свободное проживание под честное слово офицеров) на расстоянии сотни миль от данного места был Марк-Антуан де Шатильон де Барсак, учитель фехтования, чье портсмутское заведение Хоар посещал при каждом удобном случае. Но де Барсак был другом и, более того, жестоко страдал морской болезнью. Он клялся никогда не ступать на борт морского судна до тех пор, пока не сможет триумфально вернуться во Францию вместе со своим королем. Трудно представить, что он будет поджидать Хоара мористее мыса Сент-Олбанс-Хед даже солнечным июньским днем, не говоря уже о туманной ночи.
Что касается островитян, то здесь другое дело. Большинство из них были двуязычными. Они были разбросаны вдоль всего английского побережья Ла-Манша, зарабатывая на жизнь садоводством и морскими занятиями различного вида. Не один флотский офицер — сэр Джеймс Сомарес, например — был выходцем из этих островитян. Да, его противники вполне могли быть островитянами.
По мере того, как солнце пробивалось сквозь мглу, Хоар
