Название «штурмовая группа» прицепилось, понравилось… особенно мичману, который уже более дружелюбно смотрел на пришельцев, со значением покручивая ус.
* * *Определённо! Нелёгкий характер адмирала Рожественского формировался не одним годом, под давлением обстоятельств и условий.
В большей же степени свидетельства о взрывоопасном темпераменте Зиновия до нас дошли в воспоминаниях, связанных с его тяжёлым и бесславным переходом вокруг половины земного шара несбалансированной эскадрой, состоящей из разнотипных кораблей, с плохо обученными экипажами.
Естественно, что груз ответственности, понимание и реальная оценка боеспособности, перспектив выедали адмирала изнутри, выплёскивая все накопившиеся переживания и негатив на подчинённых.
В других обстоятельствах (более благоприятных) характер человека, конечно, не изменится, но вести он себя будет иначе.
А что же у нас по настроению и настрою Рожественского Зиновия Петровича?
Остались позади тернии ледового перехода.
За исключением некоторых перипетий, которые сейчас уже выглядят несущественными, Арктику преодолели благополучно, если не с блеском, оказавшись в кратчайшие сроки, можно сказать, в тылу у противника.
И пусть силы, которыми адмирал располагает на данный момент, незначительные – всего три броненосца, один из которых скорее броненосный крейсер, тем не менее под его началом мощный и маневренный отряд.
Уже есть первые успехи. Дай бог всё сложится удачно с обеспечением кораблей, и тогда уж он и дальше себя проявит! Решимость Зиновия Петровича подкреплялась именно этой уверенностью. Или верой.
Это для нас, атеистов двадцать первого века, сии понятия имеют различия, а для жителя той эпохи, для православного русского, вера и уверенность шли бок о бок.
* * *– Будете? Волков угостил, – Коломейцев протянул едва початую пачку сигарет, неопределённо поведя взглядом вверх. – Оттуда.
Рожественский вытянул одну. Подставился под услужливый огонёк.
– Вы, Николай Николаевич, я, как погляжу, на дружеской ноге с ним? – Несмотря на мягкий тон, какая-то неприязнь в вопросе адмирала проскальзывала.
Сам Рожественский понимал, чем это было вызвано. Тогда, при первом посещении ледокола, по просьбе государя он «немного попровоцировал» потомков, устроив небольшой скандал. И запомнил «грубоватую вежливость» этого самого лейтенанта Волкова.
О нет! Конечно же понимал, что тот был вроде бы как в своём праве и обеспечивал порядок, но… осадочек остался.
А потому ненароком искал причину, к чему-нибудь придраться, ни с того ни с сего пробурчав:
– Безбожники. Вы обратили внимание – ледокол судно огромное, а ни служителя церкви, ни иконки ни одной, ни сами они никоим образом не поминали Бога или своей веры?
– Надо же, – Коломейцев удивился, – а я в прошлый раз так и задался вопросом по поводу веры.
– И что ж? У них же на уме один прогресс.
– Да, – улыбаясь, подтвердил капитан 2-го ранга и явно процитировал: – «Все наши дела, когда мы не думаем о хлебе насущном, слагаются из науки и веры». Вот что он мне ответил.
– Всё одно – безбожники, – адмирал уж совсем с неудовольствием затянулся, шумно выдыхая, пуская сизый дым, – с наукой их всё-то понятно, а что они под «верой» понимают… тут вопрос.
Дым щипал глаза, глаза щурились, глядя, как табачное сизое облачко словно бы пересекается, перемешивается с чёрным клубящимся, валящим из длинной трубы паровой шлюпки, что отчалила от борта «Князя Суворова», направившись в сторону отдалённого силуэта в тумане – «Воронежа».
«Вот вроде бы и пробовал эти сигареты из будущего, – удивлялся Зиновий Петрович, – и уже сравнительно понял, что не нравятся. А всё одно тянет испытать… как запретный плод. Эх, грехи наши…»
А клочья тумана так и продолжало таскать туда-сюда, то в одну сторону отголосками утреннего бриза, то, к обеду ветер менялся – в другую.
Заунылые склянки пробили свои четыре удара, когда мутные очертания парохода, взявшего курс к полуострову, стронулись с места.
* * *– Небось, думаешь, что «ща кэп начнёт ныть – на хрена тебе это надо?».
Лейтенант изменился в лице, но совладал, натянув подчёркнутую бесстрастность. А вот голос выдал, заюлив:
– Нет…
– Вопрос «на хрена тебе это надо» я уже обдумал, – перебил Чертов, – у тебя и твоих парней есть опыт абордажей, досмотров, захватов?
– Скажем так, в другой специфике.
– Вот и наберётесь. Только перед амерами амуницией и оружием сильно не рисуйтесь. И ещё. Учти, у них на эскадре своя банда призовая есть. И командир свой. Как ты наладишь вопрос взаимодействия, сам решай. Но не подставляйся. В том числе и под пули по чьей-либо глупости. Не забывай, что ты и твои парни ценный хирургический инструмент и, может статься, наша единственная защита и аргумент на непредвиденный случай. Так что радуйся практике.
Волков по-военному, чётко дёрнул подбородком, поняв, что разговор окончен. Уже уходя, услышал негромкое:
– Как-то слишком легко Зиновий согласился включить вас в группу захвата. Странно.
* * *Ми́чмана – командира досмотровой партии, который сразу повёл себя не очень контактно, Волков «купил» простым психологическим приёмом, добродушно попросив его помочь.
– Вы со своими матросами лучше разбираетесь в судовых потрохах подобных лоханок, а у нас другая архитектура палуб. Вы ж видели, на каком громиле мы обретаемся. Так что зачищать от япошек американский углевоз будем, опираясь на ваш опыт.
А потом… слово за сло́вом, а главное делом: боевыми тактическими знаниями, перехватил инициативу в свои руки, командуя расстановкой сил.
«Бляха-муха! Да меня можно на другие миры-планеты космонавтом-ксенологом посылать», – мысленно ухмылялся лейтенант, глядя, как внимательно слушают моряки, построившиеся на палубе во главе с усачом мичманом.
Матросики, кстати, тоже, за исключением совсем уж пары молодых, красовались этим неизменным атрибутом моды нынешней эпохи.
– Как, по-вашему, поведут себя японцы, оставленные на американском судне, при нашем появлении?
– Мы под флагом САСШ, – было заметно, что царский офицер немного не одобряет такую пиратскую хитрость, – не вооружены, и это видно – ни пушек, ни картечниц. В этих краях бывают китобои, но «Воронеж» на них нисколько не похож.
