Невысокого роста, приземистый и плечистый, он производил впечатление простоватого парня, и только голова его, рыжая и огромных размеров, являлась как бы отличительным его признаком.
Смотритель отпустил его, я вышел.
– Ну, что? Довольны?
– Не совсем, – отвечал я. – Мне надо будет его посмотреть, когда вы его выпустите уже без арестантской куртки.
– Ничего не может быть легче, – любезно ответил смотритель, – приходите сюда в девять часов утра двадцатого числа и увидите.
Я поблагодарил его и ушел.
План мой был – неотступно следить за этим Коноваловым на свободе и через него найти и Иванова.
Если Иванов был у него в тюрьме, зная, что ему скоро срок, то, несомненно, с какими-нибудь планами, и несомненно, что Коновалов, выпущенный на свободу, в первый же день встретится с ним.
Приметы же Иванова, кроме этих синих брюк с белыми полосками, я узнал от смотрителей обеих тюрем, где он сидел.
По описаниям их это был человек среднего роста, худощавый, с маленькой головой, с черненькими усиками и большим носом.
Положим, с такими приметами можно встретить в течение часа полсотни людей, но знакомство с Коноваловым и брюки давали уже прямые указания.
Я был уверен, что Иванов от меня не уйдет, и позвал к себе на помощь только шустрого Ицку Погилевича, о котором я уже упоминал в деле о «душителях».
Объяснив ему все, что он должен делать, я двадцатого числа к девяти часам утра был уже в тюремном замке.
Погилевича я оставил на улице у дверей, а сам прошел к смотрителю и опять укрылся в каморке с окошком.
Коновалов вошел свободно и развязно. На нем были серые брюки и серая рабочая блуза с ременным кушаком. В руках он держал темный картуз и узелок, вероятно с бельем.
Смотритель поговорил с ним с минуту, потом выдал ему несколько денег (его заработок), паспорт и отпустил его.
Тот небрежно кивнул смотрителю, надел картуз и вышел.
Я тотчас выскочил из каморки и хотел бежать за ним, но смотритель добродушно сказал мне:
– Можете не спешить. Я велел попридержать его, пока не выйдете вы. А теперь, к вашему сведению, могу сказать, что у них на Садовой, в доме де Роберти, нечто вроде притона. Вчера один арестант рассказывал.
Я поблагодарил его, поспешно вышел на улицу и подозвал Погилевича.
Мы с ним перешли на другую сторону, и я стал закуривать у него папиросу.
Через минуту вышел Коновалов.
Он внимательно поглядел по сторонам, встряхнулся и быстро пошел по направлению к Никольскому рынку.
– Не упускай его ни на минуту! – сказал я Ицке.
На другой день Ицка явился ко мне сияющим.
– Ну что? – быстро спросил я его.
– И все сделал. Они вместе вдвоем и в том доме!
– Де Роберти?
– Да, да!
– Сразу и встретились?
– Нет, много работы было. Уф, совсем заморил меня! – И он начал рассказывать: – Как он пошел, я за ним, а он, с длинными ногами, идет так-то скоро, як конь. Я за ним. Он в самый двор Никольского рынка. Я за ним, ну а по лестнице идти побоялся. Вдруг догадается! Я и остался ждать. Ждал, ждал, думал, уж он прочь убежал, а он идет. Идет с каким-то евреем. Потом я узнал: Соломон Пинкус, старыми вещами торгует… Вышли они, и Пинкус ему что-то говорил и рукой махал. Я совсем близко подошел и хотел слушать, а тут они на улицу вышли, и Пинкус только сказал: «Так смотри же!» А тот сказал: «Знаю!» – и разошлись…
Я перебил словоохотливого Ицку и нетерпеливо крикнул:
– Ты мне про Иванова говори! Видел его?
– Ну, а как же! – обиделся Ицка.
– Так про это и рассказывай!
Ицка сделал недовольную рожу и торопливо передал результаты своих наблюдений.
Коновалов прошел в портерную на Фонтанке у Подьяческой и там встретился с Ивановым, который его поджидал. По описаниям внешности и опять же тех брюк это был, несомненно, Иванов.
Ицка сел подле них, закрывшись газетой, и подслушал их беседу, которую они вели на воровском жаргоне.
Судя по тому, что он подслушал, они сговаривались произвести какой-то грабеж с какими-то еще Фомкой и Авдюхой.
После этого они вышли и заходили еще в кабаки и в пивные и прошли наконец в дом де Роберти, где находятся и сейчас.
– Ну, а если их уже нет? – спросил я.
– Тогда они придут туда снова, – спокойно ответил Ицка.
Я молча согласился с ним и торопливо оделся.
– Ваше благородие! – сказал Ицка.
– Что?
– Если бы вы позволили выследить их грабеж, мы бы их на месте поймали.
Я отказался.
– И грабежа бы не было!
– Его и так не будет, если мы Иванова арестуем!
Ицка грустно вздохнул и поплелся за мною.
Я пришел в ближайшую часть и попросил у пристава мне на помощь двух молодцев.
Он мне тотчас отпустил двух здоровенных хожалых.
Я приказал им переодеться в статское платье и идти с Ицкою, чтобы по моему или его приказу арестовать преступника.
На Садовой, в нескольких шагах от Сенной, находился этот знаменитый в свое время дом де Роберти, кажется, не описанный в «Петербургских трущобах». А между тем это был притон едва ли не почище Вяземского дома. Здесь было десятка с два тесных квартир с угловыми жильцами, в которых ютились исключительно убийцы, воры и беглые, здесь содержатели квартир занимались скупкою краденого, дворники укрывательством, и (стыдно сказать) местная полиция имела с жильцов этого дома доходные статьи.
К воротам этого-то дома я и отправился сторожить свою дичину.
Часа два я бродил без толку, пока наконец он не вышел на улицу.
Я узнал его сразу, не увидев даже Коновалова, который был позади. Я зашел ему за спину и окрикнул:
– Иванов!
Он быстро обернулся.
– Ну, тебя-то мне и надо, – сказал я, подавая знак своим молодцам, и – спустя пятнадцать минут – он уже был доставлен в часть, где я и пристав сняли с него первый допрос.
Поначалу он упорно называл себя Силой Федотовым и от всего запирался, но я сумел сбить его, запутать, и он сделал наконец чистосердечное признание.
Все мои предположения оказались совершенно правильными.
В ночь с двенадцатого на тринадцатое июня он бежал из Красносельской этапной тюрьмы, разобрав забор; за ним погнались, но он успел спрятаться и на заре двинулся в путь.
Близ дороги он увидел чухонца, который сидел на камне и курил трубку.
Он подошел к чухонцу и попросил у него курнуть.
Чухонец радушно отдал трубку. Он ее выкурил и возвратил. Чухонец стал ее набивать снова, и тогда беглому солдату явилась мысль убить его. Он поднял топор, лежащий подле чухонца, и хватил его обухом по голове два раза.
Удостоверившись, что чухонец убит, он снял с него сапоги, взял паспорт и пятьдесят копеек, сволок его к сторонке и зашагал дальше.
Не доходя заставы, увидел, что в нижнем этаже дачи открыто окно. Тогда он перелез через забор, снял с
