type='note'>[77] где под зеленой крышей из виноградных лоз пенится прохладное дженцано.
— А это, пожалуйста, море, синьоры! — продолжал гид через некоторое время. — Вот Гаэта. Тут гарибальдийцы заточили в крепость последних Бурбонов. У нас теперь опять есть гарибальдийцы, — с гордостью добавил старик. — Традиции старых волонтеров живы…
— Да помолчите, ну вас! — перебил его Маклин и перевел рычаг на вторую скорость.
Когда перевалили через невысокие горы, проводник снова заговорил:
— Итри, смотрите, пожалуйста. Здесь родился знаменитый разбойник Фра-Диаволо… Внимание! Въезжаем в Центральную Италию.
Немного погодя дорога вильнула к морю и гид объявил:
— Синьоры! А это мыс волшебницы Цирцеи, дочери Солнца, где временами жил Цицерон. Он любил есть устрицы… А вот, пожалуйста, Понтийские болота.
Тито с тоской озирал полупустыню между горами и морем. В воздухе стоял запах застойных вод и болотных испарений.
— Вон те арки — это акведуки древнего Рима, — продолжал гид.
— Рим? — встрепенулся Тито.
— Акведуки, — повторил старик.
Тито понимающе наклонил голову. Его подмывало спросить, что такое акведук, но он не хотел показаться невеждой. «Надо стараться придавать своим действиям и словам внешний отпечаток мудрости, величия и важности», — вспоминал он поучение Макиавелли.
— Когда же Рим? — не вытерпел он, вытирая платком потное лицо.
— А вот, пожалуйста, вот и Рим! — провозгласил, наконец, гид, указывая на серевшие вдали громады зданий. — Мы едем по Виа-аппиа — древнейшему шоссе в Италии.
Но увидев Рим, Тито испытал даже некоторое разочарование. Выщербленная стена, обросшая мохом, торчащие статуи… Рыжие камни тяжелых кубических домов… Колонны, похожие на огромные обглоданные кости каких-то доисторических животных…
Однообразные улицы были почти пустынны. Одни войска…
— Куда же мы сейчас, генерал? — хмуро спросил Тито.
— К святому Петру! — скомандовал Маклин, как будто уже заранее знал, с чего следует начать осмотр Рима.
Гид указывал путь.
Проехали по мосту св. Ангела через мутный, замусоренный Тибр. На площади, окруженной колоннадой с обелиском и фонтанами посередине, Маклин резко затормозил и остановил машину перед портиком такого колоссального храма, что Тито ахнул.
— Собор святого Петра, пожалуйста, — восторженно сказал проводник. — Здесь совершаются посвящения в папы и канонизация святых…
— Довольно! — отмахнулся Маклин. — Останьтесь, пожалуйста, здесь с собакой.
И, выйдя из машины, повел Тито, почтительно взяв его под руку.
Обиженный старик был в недоумении: он никак не ожидал, что туристы обойдутся без него при осмотре собора.
Тяжелое оцепенение, унылое чувство подавленности охватило маршала, когда он вошел внутрь огромного здания, в котором поместилась бы вся Авала[78] вместе с памятником неизвестному солдату. От величественных колонн, уходящих ввысь, от застывших плоских изваяний Бернини, похожих на шпаги, веяло холодом смерти. Запах воска и ладана, неживой свет, лившийся из узких окон в беспредельной вышине; распростертое на гробнице бронзовое тело с черным лицом и длинным носом, выступающим из-под высокой тиары, и гигантская статуя святого Петра с пяткой, почти стертой поцелуями верующих, — жутко!
«Зачем я здесь?» — с неудовольствием подумал Тито.
Гулко топая башмаками по каменистым плитам, вызывая ропот суровых монахинь и пилигримов, пришедших на поклон к святому Петру, Маклин с беспечным любопытством осматривался вокруг.
На хорах, словно по заказу, заиграл орган, началась вечерняя торжественная месса.
Тито почувствовал себя лучше и снисходительно посмотрел на подошедшего к нему тучного человека в сутане.
— Вы… маршал Тито? — ласковым голосом спросил тот по-английски, вглядываясь в костюм маршала с золотыми звездами и дубовыми листьями.
— Да, я Тито.
— Благодарите господа и пречистую деву, сын мой. Святой престол к вам благосклонен.
— Что еще такое, в чем дело? — недовольно буркнул Тито.
— Вы имеете редкую и счастливую возможность быть удостоенным приема в резиденции его святейшества.
Тито быстро взглянул на Маклина, догадываясь, что это он все подстроил, но тот казался всецело углубленным в рассматривание статуй и алтарей.
— Вас ждут, сын мой, — настойчиво повторил прелат, жестом приглашая следовать за собой.
Тито колебался. Что ему до резиденции папы? Но, в конце концов, почему же и не пойти, хотя бы из простого любопытства, черт возьми! Кроме того, опасных свидетелей нет, в Югославии не узнают… И он, еще раз оглянувшись по сторонам и на генерала, ушедшего в благоговейное созерцание, важной поступью направился вслед за прелатом к выходу из собора…
На обратном пути Маклин завез Тито в рабочий квартал Рима Сан Джовани, где они осматривали уже не античные руины, а совсем современные, еще свежие развалины. Потом — в городок Монте-Кассино, от которого сохранилось одно только название.
Тито воочию убедился в эффективности американских стратегических бомбардировок.
— Нечто подобное, господин маршал, вы будете иметь возможность наблюдать теперь и в Белграде, — заметил Маклин с циничной улыбкой.
Но ни напоминание о страшной участи Белграда, ни даже невольно промелькнувшая в сознании мысль о югославских партизанах, которые, истекая кровью, отбивают седьмое наступление немцев в то время, как их главнокомандующий прогуливается по Италии, не испортило хорошего настроения Тито. Он сохранял полное спокойствие и при встречах с премьер-министром нового королевского югославского правительства Иваном Шубашичем. Встречи эти устраивал Маклин, но сам на них не присутствовал, деликатно давая этим понять, что внутренние югославские дела его вовсе не интересуют…
Так продолжалось до того дня, когда над Неаполем появился неуклюжий английский самолет «Йорк» с десятком охранявших его истребителей.
Прилетел Уинстон Черчилль.
10
Приезд премьер-министра Черчилля в Неаполь вызвал в штабе фельдмаршала Вильсона большое оживление, а у Арсо Иовановича — надежду, что, может быть, удастся быстрее завершить военные переговоры. Оставалось лишь внести ясность в вопросы, по которым принципиально было достигнуто соглашение еще в Казерте. Но оживление на другой же день спало, и снова английские и американские офицеры, уклоняясь от рассмотрения конкретных мероприятий, стали уводить переговоры в дебри общих рассуждений, выдвигать всякого рода условия, абсурдные требования, подчас бестактные и грубые.
Арсо возмущало также и то, что стол, за которым происходили дебаты, был загроможден не столько оперативными картами и необходимыми материалами, сколько бутылками и расписными статуэтками. Видимо, эти гипсовые сатиры, вакханки и амуры, взятые «на память» из музеев и дворцов Неаполя, вина марсала и мальвазия из погреба иезуитов интересовали штабных офицеров куда больше, чем сами переговоры. Арсо то и дело напоминал союзникам о насущных, неотложных нуждах НОВЮ. Но даже опытный переводчик не всегда мог уловить в их путаных ответах нить здравого смысла и, чтобы спасти положение, пускался в длиннейшие импровизации, которые произносил таким же, как и у его шефов, разомлевшим и
