Тем временем кладенец разрубил один из костяных крюков и тут же вошел владельцу в грудь. Легко пронзил насквозь, хоть и с закругленным кончиком. Княжич резко его выдернул, развернулся – и едва не отсек голову Синеглазке. Поляница расправилась со своим самоядином и как раз ринулась на помощь Ивану.
– Осторожней!.. – крикнули они одновременно. – Глаза повылазили?!
– Хорошая пара будет, – буркнул себе под нос Яромир, сбивая самоядина с ног и разрывая выю.
Тот не сдох. Только забулькал как-то странно, зачвакал теменным зевом. И лишь когда волколак оторвал ему голову совсем, нелюдь затих.
Еще через малое время все стало кончено. Шесть самоядинов лежали мертвы, а Иван с Синеглазкой вытирали клинки о снег. Яромир снова кувыркнулся через голову и поднялся человеком.
Поляница уставилась на него с опаскою, настороженно. Подняла саблю, прищурилась. Кажется, примеривалась – не пырнуть ли и его следующим?
– Ты ковырялку-то убери лучше, – криво усмехнулся оборотень. – Серебра там нет, а красное железо меня не убьет.
– Зато отрубить что-нибудь – отрубит, – сказала Синеглазка, глядя на руку Яромира. С той капала кровь – один из самоядинов таки зацепил крюком.
– Пустое – заживет, – ответил Яромир. – На мне быстро заживает.
– Как на собаке! – радостно заулыбался Иван.
– Ага, точно, – кивнул Яромир, внимательно глядя на княжича. – Как на собаке. Или на волке.
– Ты… ты оборотень, – моргнула Синеглазка. – Ты ведь оборотень.
– Экая догадливая баба, – хмыкнул Яромир. – И повезет же кому-то за себя такую взять.
Уговорив наконец поляницу убрать саблю, ей рассказали всю историю. Чего уж теперь скрывать-то?
Что Кащею она не служит – то уже ясно.
– Ты нас как нашла-то? – спросил кстати Яромир.
– Мне бабушка Овдотья клубочек заветный дала, – показала оный Синеглазка.
– Ну бабка… – цокнул языком оборотень. – И нашим, и вашим… А булавку заветную тоже дала?
– Да, велела носить, – указала на пояс Синеглазка. – А… у вас они чего ржавые такие?
Иван с Яромиром глянули на свои булавки. Те и впрямь заржавели уже почти до середины. А ведь всего-то три дни назад новенькие были, блестящие!
– Кащей нас разыскивает, – мрачно сказал Яромир. – Высматривает колдовством своим. Еще немного, и пересилит, сдохнут булавки бабкины…
Ни закапывать, ни сжигать мертвых нелюдей не стали. Птицы расклюют, звери обглодают. Места тут глухие, до ближайшего жилья поприщ десять.
– Скверное это дело, – задумчиво произнес Яромир. – Самояди тут отродясь не видывали. Видать, Кащей уже рассылает воев-то потихоньку.
– Да ну, кому тут их видать-то было? – пожал плечами Иван. – Глухомань же. Может, они тут сто лет уж живут… жили… а мы не знали просто. А если кто сюда забредал, да их встречал, того они… того…
– Всякое может быть, конечно… Но что-то сомнительно. И уж точно не сто лет – лет пять назад я сюда заглядывал по делам, не было никого.
– А какие у тебя тут дела-то были? – удивился Иван. – Мухоморы собирал, что ли?
– А то не твоего ума дело, – наставительно сказал оборотень. – Да и довольно нам уж тут лясы точить. Поспешать надо. Если передовые дружины Кащея уже тут – он скоро и с большой силой явится.
Кувыркнувшись через голову, он обернулся волком. Синеглазка вздрогнула – в этом облике она Яромира еще не видала. И то – волком-то он становился не обычным, а огромным, с коня ростом.
Иван привычно запрыгнул ему на спину и растерянно глянул на поляницу. У той не было коня. Были рты – но угонится ли она на них за оборотнем?
Хотя нагнала ведь. С самого Тиборска за ними бежала, три дня и три ночи. Спать толком не спала, есть толком не ела.
Вот уж верно задор-баба.
– Может, домой вернешься? – для порядку предложил Иван.
– Еще чего, – фыркнула Синеглазка. – Чтоб ты второй раз от меня сбежал? Или, хуже того, сгинул где-нибудь мне назло? Нет уж, не выйдет.
– Да ты за нами не поспеешь… – промямлил Иван.
– Поспею! – застегнула на ногах рты Синеглазка. – Еще и позади вас оставлю!
Яромир только оскалился насмешливо. Не видала эта девка галопирующего волколака. Ну да ничего, пусть потягается какое-то время. Устанет – Яромир ее тоже на спину возьмет, не переломится.
– И кстати-то!.. – ударила Ивана по лодыжке Синеглазка. – Это ты ведь мое зеркальце скрал, хитник?! Верни немедля!
Иван неохотно вернул.
Глава 14
В селе Ершово проживали одни смерды. Лежало оно полуденнее Ратича, на изгибе великой реки. По другую сторону покрытых еще льдом вод виднелись Кащеевы земли, но по эту всегда было спокойно. Землепашцы мирно ковырялись с сохой, а рыбари ставили сети, надежно оберегаемые дружиной князя Игоря. За что исправно платили подати, а в тяжкие годины – несли и воинскую повинность.
По здешним понятиям село было большим. Сто с лихвой изб, свой кузнец, корчма даже. Церковь была, и со звонницей. Попик собственный имелся.
И жило-то село неплохо. До Тиборска стольного далече, да и Ратич не слишком близко. Редко кто беспокоил. О прошлом годе единожды всего князь Игорь и наезжал – когда невесту свою возил свадебным поездом, Василису свет Патрикеевну.
Да и как наезжал? Мимо просто возки проходили – с песнями, плясками, со звоном бубенцов. Все село высыпало смотреть, старики каравай поднесли в виде двух лебедей.
Кто ж тогда знал, что месяца не пройдет – сгинут и княгиня младая, и муж ее любящий, да и сам город Ратич. Всю осень и зиму ершовцы в страхе сидели, на тот берег глядеть не уставали. Все ждали, что и к ним Змей Горыныч прилетит. Иные предлагали избы бросить, на закат подаваться, к великому князю Глебу поближе.
Но прошла осень, минула и зима. Тихо все оставалось по ту сторону реки. И страх тоже ослаб потихоньку. Когда ничего плохого долго не случается, то кажется, что и не случится никогда.
Может, Кащей от старости помер? Не на самом же деле он бессмертный.
И сегодня – Авсень, первый день весны. И первый день нового года. Начинается 6715 год от Рождения Адама. Или 1207 – от Рождения Христа.
Праздновали приход весны шумно, радостно. Все село гуляло. Уже не чаяли ведь и дождаться – такая в этот раз выпала лютая зима. Холодная, студеная. За порог иной раз не выйти было. Несколько человек померли, просто упав в пургу и замерзнув раньше, чем нашли.
А уж скота сколько околело – страшно и представить.
Но все позади, все за плечами осталось. Просинец и лютень ушли восвояси – березень начался.
Кончилась зима!
И все плохое словно бы с ней кончилось. Лютень-то, впрочем, уже и не лютый был совсем – мягкий даже. Но все-таки холодный. А теперь вот первый день весны – и уже проталины, уже почки на деревьях кое-где. Удивительно рано, необычно.
Все радовались. Только дед Харчок не радовался. Зажившийся на свете старик вечно ковылял из дома в дом, совал во все нос и сулил беды-злосчастья. Сегодня вот опять проснулся ни свет ни заря, спустил
