Ты здоров. Зародыш в тебе умер. Они ампутировали твои руки. Доктор говорил, что другого выхода не было. — Эмиль легонько стянул простынь, — началась гангрена.
Увидев обмотанные культи, Матвей и закричал. Опешивший Эмиль тут же приложил ладонь к его рту и уложил обратно в подушку. Писатель пытался вырваться, усиленно мотая головой и отталкиваясь плечами от кровати. Только навалившись массой всего тела, Эмилю удалось успокоить писателя.
Боль горячей лавиной накрыла тело Матвея, унося его в бесконечную бездну.
* * *Кошмарный сон неохотно покинул просторы измученного мозга.
Тонкий матрац, положенный на скрипящие пружины кровати, пах пылью и керосином. Матвей не торопился открывать глаза. Остатки боли слабым электрическим разрядом пронеслись по телу.
Кожа рук была гладкой и чистой. Писатель гладил ладонью запястье и наслаждался ощущением дышащей кожи.
Глаза открылись с большим трудом — на ресницах спеклась кровь. Боль опухших губ и разбитого носа казалось шуточной, по сравнению с той, что покинула его тело.
Эмиль лежал на койке рядом, на расстоянии вытянутой руки. Его высохшие губы дрожали, взгляд был устремлен на белый потолок. Матвей дернул профессора за плечо.
— Посмотри, кто напротив… — ответил Эмиль, не отводя глаз с потолка.
Писатель сел на край кровати. В камере напротив, на низкой койке, лежал старик-отшельник. Он казался очень слабым и немощным. Но сейчас на его лице не было рубцов от ожога. Его кожа была розовой, без единого следа зеленого поражения.
— Не стоило вам возвращаться. Вы нашли то, что искали. На какое-то время мне показалось, что вы везунчики. Ваш лживый друг вам помешал. Я прав? К тому же подставил вас. Он рассказал им, что тот большой, — старик кивнул на Эмиля, — ищет лекарство для своей дочери.
Эмиль вскочил с койки. Он едва не упал, удержав равновесие, он оперся о решетку.
— Сука!.. — Он ударил кулаком по стене. — Чертов мудак! Надо было выкинуть его из машины! Нужно было вышибить ему мозги!.. Чертов мудак!.. — Эмиль вытер лицо и сел рядом с Матвеем.
— Надо выбираться отсюда, — произнес писатель после недолгой паузы. — Кстати, а пробирка? Они забрали ее?
Эмиль достал из-под матраца химический сосуд.
— Вот профессор! — Матвей усмехнулся, — как тебе удалось сохранить ее, черт подери? У меня даже кольцо из тайничка в подошве ботинка вытащили. — Журналист взял пробирку и покрутил ее в пальцах. — Слушай, а почему она пахнет… Ты прятал ее в заднице?
Матвей брезгливо, но бережно вернул пробирку и обтер ладонь об одеяло.
— Именно там. Как оказалось напрасно. Вещи в моих карманах на месте. Компас, брелок ручка и так по мелочи.
— Та пробирка, — старик откашлялся, — это хорошее средство. Самое лучшее. Один из химиков вывел формулу, до того как ОНО съело его. Он испытал его на мне. Я свободен. И счастлив.
6
Камера была тесной. Три метра в ширину и четыре в длину. Вдоль стен стояли две койки. На потолке, словно одинокий волосок на лысине, были установлен пожарный датчик и распылитель воды.
Сквозь маленькое зарешеченное окно в камеру проникал свежий вечерний воздух.
Тишина в длинных коридорах висела мучительно долго, пока ее не нарушали звуки шаркающих шагов. У дверей камеры появился все тот же мужчина в белом халате. На его носу были очки без оправы. Волосы аккуратно зализаны назад. Прищурив глаза, он взглянул на Матвея:
— Уже лучше. Хотя темпы замедленны. Подойдите ко мне. Только без фокусов. Остаться в живых — в ваших же интересах. — Доктор просунул руку через решетки. Нащупав пульс, он одобрительно кивнул головой. Затем прослушал грудную клетку с помощью фонендоскопа.
— Ну, как мои дела? — спросил Матвей.
— Я сделаю еще одну инъекцию, — Белый халат свесил фанидоскоп на шею. — Пульс нормализовался. Но анализ крови выявил большое содержание сахара. Лейкоциты выше нормы. Множество антител. Ваши шансы пятьдесят на пятьдесят.
Белый халат ушел, насвистывая незатейливый мотив. Мужчина вернулся через несколько минут, толкая перед собой тележку. На подносе лежали заполненный шприц, ватные тампоны и резиновые перчатки.
После укола Матвей заснул. Последнее, что он видел, закрывая глаза, это то, как белый халат просовывает в щель миски с дымящейся массой, запах которой отдаленно напоминал гороховый суп.
Сквозь пелену дремоты и слабость, писатель слышал хриплый голос старика.
— Наевшись вдоволь, ОНО впадало в спячку. Вместе с ним и я. С каждым разом его аппетит рос, и требовалось больше времени на спячку. Я тоже спал вместе с ним. Точно дождевой червяк, в сырой земле. Рыл берлоге на дне оврагов, чтобы по весне, смываемая водой почва накрывала меня как можно больше. Я мечтал умереть, но оно неизменно поднимало меня наверх, давая сделать глоток воздуха. Должен был искать для нее еду.
ОНО убивает страшной смертью. Медленно обваривает жертву, высасывая из нее все соки. Видел, как еще с живых людей спадали мышцы, словно широкие штанины. При этом человек еще жив. Но даже после этого организм не умирает полностью. Он становится ходячим мертвецом, таскающим в себе зародыш этой твари.
Решение убивать до того, как ОНО доберется до очередной жертвы, далось мне легко.
— Думаете, это оправдывает вас? — голос Эмиля был сдавленным и тихим, словно он закрыл лицо руками.
— Я не ищу себе оправданий. Моя жизнь закончилась, когда я стал поводырем ужасного монстра. Я готов и буду отвечать только за те поступки, которые совершил до того момента, когда набрел на нее в пещерке. Я обрекал людей на мучения, позволяя существу поедать их пока они живы. Вам этого все равно не понять.
— Ты убил моих товарищей… Бог тебе судья, старик. Возможно, на твоем месте и я бы так поступил. — Эмиль лег на кровать и отвернулся к стене.
— Я не выбирал себе такую судьбу. Что и говорить — я все равно убийца.
— Вы беспощадный убийца, ваших жалких попыток недостаточно для искупления.
— Вы очень жестокий.
— Господи, старик, убивший тридцать два человека, говорит мне, что я жестокий?! Лучше, помалкивай.
8
— Нынче для вас плохой день, ребята. В последнее время вам приходится очень туго, — произнес старик после долгого молчания.
— Это точно, — буркнул Эмиль, — как и вчера. Собственно говоря, и позавчера. Ни один из дней прожитых мной за последние полгода, не был хорошим для меня.
— Тяжелые и плохие дни оставляют шрамы на сердце. Зачастую шрамы очень глубокие. Даже зарубцевавшись, они продолжают кровоточить. Чем больше мы живем, тем больше шрамов. Если повезет, одна из ран и заживет. К концу жизни от сердца нечего и не останется — одни шрамы.
— Убийца-философ. Наверное, обычное явление. Психически здоровые люди разве становится маньяками?
— Я бы, пожалуй, тоже поступал
