Я приходил к птицам, как и прежде, пока однажды не понял: я надеюсь, что та девушка придёт снова. Я проигрывал наш диалог в уме раз за разом, придумывал свои остроумные шутки и её ответы. Когда она всё-таки появилась, от радости всё это вылетело у меня из головы.
Её звали Маша, она работала бухгалтером в соседнем бизнес-центре. Она любила книги Харуки Мураками и чай с малиной. Терпеть не могла холод и гламур. В её волосах цвета воронова крыла трепетало солнце.
Мы ходили в кафе неподалёку, но каждый раз, когда я пытался продолжить знакомство, она исчезала.
Рисунок на стене завораживал её так же, как меня. Мы часами говорили о чудесных птицах, выдумывали им имена и истории о длинных перелётах. Казалось, что мы знакомы тысячу лет.
Однажды мне приснился сон. Птицы на стене ожили. Их прекрасная песня из узоров и звуков уносила, звала куда-то далеко, в другой мир. А потом всё вдруг кончилось.
Я сел на скомканной постели, помотал головой. В голове стучал молоточек тревоги. Проверил будильник – воскресенье, на работу не надо. Из-за штор настойчиво пробивался яркий свет. Было около полудня или около того.
Пока я одевался, молоточек превратился в многотонный молот.
Завтрак не лез в горло.
Я выбежал из дома, бросив на кухонном столе недоеденный бутерброд.
Люди на улице щурились на солнце, подставляли ему бледные лица. Кое-кто даже расстегнул куртку впервые за несколько месяцев. Угрюмые деревья с недоверчивой надеждой поворачивали молодые листочки к яркому небу.
Издалека плыл перезвон колоколов. Этот перезвон отдавался у меня в душе набатом. Случилось что-то плохое. Очень плохое!
Я быстрым шагом шёл по улице, на ходу застёгивая пальто и наматывая поплотнее шарф. Прохожие смотрели на меня как на идиота.
Ждать автобус смысла не было: сегодня же выходной. Я шёл по радостному весеннему городу, над моей головой каркали вороны, в лужах плескались воробьи. «Торопись!..» прочёл я на рекламном плакате. И дальше что-то про кредиты. «...смерть!» – на другом про беспечное вождение. Я ускорил шаг. Где-то на полпути меня перегнал автобус, но мне было наплевать.
Птиц больше не было. Их скрыла свежая побелка.
Маша стояла там одна. Молча. Плечи её поникли, жёлтое пальто словно выцвело и поседело. Ко мне она даже не повернулась.
Набат затих. Даже он не мог пробиться сквозь мёртвый белый заслон. В глухой тишине осталась только одна мысль: ещё не поздно. Надо всё исправить!
Я выбежал на ту улицу, где работал. Безликие бизнес-центры встретили меня запертыми дверями и равнодушными зеркальными окнами. Я свернул на другую улицу, потом на третью. Рестораны и банки, супермаркеты и винные магазины насмешливо подмигивали вывесками. Я метался как ошалевший бык, которого изранили пикадоры.
Ничего. Ничего. Ничего. Тут нет ничего, что может мне помочь. Нет, не сдамся. Не хочу возвращаться с пустыми руками к Маше.
Я упёрся руками в колени, чтобы отдышаться. Всегда есть шанс, даже у раненого быка. Повертел головой. «Всё для художников» бросилась мне в глаза вывеска.
Закрыто. Ну уж нет! Я колотил в дверь до тех пор, пока ко мне не вышло некое существо и не впустило внутрь. Не обращая внимания на перегар и недовольные красные глаза, я набрал всех красок, какие были и разных кистей. Потратил все наличные и опустошил карточку.
Потом решу, что буду есть, не до того сейчас!
Я думал о Маше. О её поникших плечах. И ещё – о птицах.
Нагруженный пакетами я вышел на улицу и огляделся. Так, если моя работа вон там, значит… Я рассмеялся. Заветный проулок прямо здесь, за углом. Скоро наступит вечер, солнце уйдёт. Я побежал.
У стены было пусто, но так даже лучше. Я схватил кисть и выдавил тюбик краски на мусорный бак. Те, кто закрашивал рисунок поленились – если хорошо приглядеться, то видно, что они ещё там: и птицы, и узор. Всего-то и дел, обвести контуры. Как в детской книжке-раскраске!
И я начал. Обводил контуры, тщательно добавлял все завитки и штрихи, старательно воспроизводил цвета. Кисти я вытирал о штаны, когда не дотягивался до верхней части стены, вставал на мусорные ящики. Несколько раз падал, но вставал и продолжал, продолжал… Меня подхватила разноцветная волна, я больше не видел стены, не думал, какую кисть взять. Птицы звали меня, и узор вился всё причудливее. Знакомая мелодия становилась громче с каждым мазком.
Когда всё закончилось я был выжат как лимон. Я сел в сугроб у противоположной стены, кисточка выпала из онемевших пальцев. Всё получилось. Птицы распахнули крылья, узор больше не разделял их, он помогал, связывал; он стал… правильнее, что ли. Я запахнул куртку и подышал в покрасневшие руки.
– Ого! Вот это да!
Маша стояла прямо передо мной. За восторг в её глазах я был готов отдать, что угодно.
– Да просто закрасили рисунок плохо, надо было просто обвести линии.
– Они хорошо его закрасили, да и как бы ты мог что-то обводить, если уже часа три, как темно?
Она была права, солнце давно село.
– А ещё скажи, почему ты не нарисовал клетки?
– Потому что так правильно. Красота птицы не в клетке, а в самой птице. А ещё, ещё… – я почувствовал, что краснею и порадовался, что уже темно. – Ещё мне всегда казалось, что им надо быть вместе, а не сидеть взаперти.
Она промолчала. Потом подошла к стене и коснулась её ладонью. Узоры засветились и зашевелились от её прикосновения. За спиной Маши развернулись цветные радужные крылья как у сказочной бабочки. От них пахло свежей краской. Она оглянулась на меня.
– Я Мириэль. Обо мне рассказывают всякую ерунду, ты читал, наверное. Душу я никому не продавала. Я была очень талантливой и очень гордой. Для меня не существовало никого и ничего за пределами холста. Однажды я сильно обидела дорогих мне людей и поплатилась за это. Моя лучшая подруга прокляла меня. Она переселила мою душу в эту картину до тех пор, пока не найдётся кто-то, кто сможет дополнить её так, как мне бы и в голову не пришло. С тех пор я странствую вместе со стеной. Лиссабон и Алма-Ата, Аддис-Абеба и Владивосток, Токио и Сидней. В каждом из них обязательно находился такой вот невзрачный дом в переулке, пристанище для моих птиц. Месяц, не больше, а потом картина уходила в стену, и на следующее утро я просыпалась на новом месте.
– Н-но, ты же здесь… сколько?
Она кивнула и улыбнулась.
– Это всё ты. Твоя страсть и вдохновение не давали рисунку поблёкнуть. А потом я… поговорила с тобой. И не захотела уходить. Вообще.
– Но я же
