Анна поднялась по освещенному коридору-промоине и остановилась перед массивной дверью. Наступил момент истины. Сейчас должна была решиться судьба приморской пленницы. Воля или вечное заточение в маяке. В том, что заточение будет вечным, она, возможно, преувеличила, но что пожизненным – Анна не сомневалась.
Девушка толкнула дверь и едва не застонала. Дверь не подалась. Анну снова охватила паника, но теперь она не лишила сил, а, наоборот, добавила их. Анна толкнула сильнее, и… массивная железная дверь нехотя приоткрылась. Она просто была очень тяжелой!
Анна принялась толкать двумя руками, а затем, когда руки задрожали от напряжения, уперлась плечом, навалилась и, наконец, распахнула упрямую дверь настежь.
Дверь из толстого железа сильно ударилась в каменную стену, но ее набатный гул Анна уловила уже краем уха. Она выскочила из расщелины, в которой начинался коридор, словно перепуганный заяц, и сразу же бросилась наутек.
Анна плохо понимала, куда ее несут внезапно окрепшие ноги, но даже если ноги заводили куда-то не туда, в дело вступали руки, и беглянка продолжала свой путь – карабкаясь по камням и осыпям, иногда выбираясь на едва заметные тропинки, теряя их из виду, снова карабкаясь и опять выбираясь на торные пути. Сколько продолжалась эта дикая скачка по крайне пересеченной местности, девушка не знала, но выдохлась она очень вовремя. Когда дыхание окончательно сбилось, а руки, ноги, да и все тело окаменели от усталости, побережье осталось далеко позади. Впереди лежала ровная, как стол, местность, перечеркнутая двумя полосками асфальта. Анна выбралась на какой-то перекресток.
Кое-как отдышавшись, она побрела к перекрестку. На обочинах торчали дорожные знаки и указатели. В отсутствие телефона оставалось ориентироваться по ним.
Очутившись перед указателями, Анна уставилась на надписи и выдохнула с облегчением. Названия населенных пунктов были ей знакомы с детства. До одного было двадцать три километра, до другого двенадцать. Это если по шоссе, которое уходило вправо. Прямо, в пяти километрах, находился родной город Анны. Единственное, что ее смущало, так это факт, что она абсолютно не помнила, что вчера в нем побывала. Последнее воспоминание о приезде на малую родину имело пятилетнюю давность. Между тем, как бы она попала на маяк, не прилетев из столицы в местный аэропорт?
«Могла приехать на машине, но где эта машина? И почему я не помню поездки? Опять же не стыкуется по времени. Вчера до семи вечера я была дома, а тремя, от силы пятью часами позже уже слушала грозу и пила чай внутри маяка. Допустим, существует разница во времени. Все равно – только самолет! И куда я на нем прилетела?»
Анна развернулась. В обратную сторону указателей не было.
«Да и то верно, что может быть написано на указателе, если там просто море? Ведьмина бухта? Дьявольский маяк? Побережье мистической чертовщины?!»
Анна зажала руками уши и крепко зажмурилась. Ей до одури захотелось проснуться.
– Алло, сударыня! – вдруг позвал кто-то достаточно громко.
Анне показалось, что голос доносится со стороны моря. Это вполне могло означать, что ее героический забег по скалам увидели с берега водяные и кто-то из них бросился в погоню. И догнал.
«Если так, гори оно все адским пламенем! Снова бежать нет сил. Значит, буду драться!»
Анна открыла глаза, опустила руки, вновь сжав кулаки, и решительно развернулась.
Город на побережьеСегодня
Капитан Коровин никогда никуда не спешил. Он мог работать сутками, но при этом держал одни и те же «обороты», словно судовой дизель. В этом и заключался секрет его запредельной работоспособности.
В каких-то ситуациях такой подход к делу вредил, но это были отдельные эпизоды. В подавляющем большинстве случаев задания руководства требовали монотонной вдумчивой прокачки, поэтому Александр Андреевич справлялся с такой работой намного лучше прочих сослуживцев.
Начальство это понимало и ценило Коровина, периодически выписывая ему премии, благодарности, а изредка и награждая, но ни в звании, ни в должности не повышало. Другие в его возрасте имели по три крупных звезды на погонах, а Коровин все сидел в капитанах, за соседним столом с лейтенантом Архиповым. Как подтрунивал третий сотрудник отдела, майор Данилов, по выслуге лет Коровина следовало называть уже «старшим капитаном», с вручением ему почетного знака «Скромный герой труда». Иногда уточнял, что знак должен быть выполнен из дерева ценных пород.
Коровин понимал, что в карьерной гонке проигрывает всем, кого он только знал, и действительно заслуживает деревянной медали, как вечный неудачник. Однако на самом деле неудачником он себя не считал. То, чего добился простой парень из глухой деревушки, уже следовало считать олимпийским достижением.
Никто из старых друзей или родни Коровина не добился в жизни ничего подобного. Отец всю жизнь пахал и сеял, мать работала дояркой, а братья и сестры трудились на птицефабрике, которая была для родной деревни главным и единственным относительно крупным предприятием. Один только Александр Андреевич перебрался в город, закончил университет, по воле судьбы очутился в славных рядах сотрудников госбезопасности, да еще и задержался в них настолько, что дослужился до капитана. Немыслимая карьера для человека его круга. Так что большего Коровин и не смел желать, чтобы не сглазить.
Единственное, что портило вполне благополучную картину жизни Коровина, – это одиночество. Он был одинок не только на службе, где в силу безобидности и отсутствия карьерных устремлений у капитана было много приятелей, но никто не стремился стать другом. Особенно тяжело одиночество наваливалось, когда капитан возвращался домой. Братья и сестры давно обзавелись семьями, нарожали детей, а Коровин так и жил в просторной городской квартире бобылем.
Изредка, после каких-нибудь праздников, к нему заглядывали подвыпившие женщины, но ни одна не задерживалась даже на сутки. Что их смущало или отпугивало, Коровин, при всей своей подкованности в психоанализе, понять не мог, как ни старался.
Квартиру он содержал в образцовом порядке, особенно после того, как однажды, затеяв ремонт, пригласил дизайнеров, и они создали в холостяцкой берлоге уют, как на картинке из магазинного журнала «ИДЕЯ». Готовил капитан тоже неплохо. А уж каким был внимательным и обходительным, вообще грех жаловаться.
