Наконец-то мы закончили с примеркой, и разговор, немного повиляв, зашел куда-то в дебри современного искусства. Особенно Серж возмущался бессмысленностью и примитивностью современного синематографа. Я был с ним полностью согласен. То, что мне довелось увидеть в омском кинотеатре, по уровню тянуло лишь на раннего Чаплина. Поддержав возмущение антрепренера, я принялся описывать кино из моего мира, выдавая это за свои фантазии. И что-то мне стало так тоскливо без нормальных фильмов и того же Интернета, что я постепенно начал заливать ностальгию довольно неплохим шампанским. Водки здесь не подавали, но мне и этого хватило.
Глава 6
Ну вот, это должно было когда-то случиться. Я все радовался, что мой новый организм неплохо переносит похмелье. Так что явно в назидание этим утром мне была ниспослана великая сушь и похмельная мигрень. Тем, кто употреблял внутрь больше полулитра водки, описывать мое состояние не нужно. А остальные могут пройти сие испытание вышеописанным способом.
Жутко хотелось пить, причем полностью сунув голову в прохладную воду. Но, подняв эту самую голову, я забыл о похмелье, потому что неслабо так испугался.
Это не моя спальня, в смысле та, в которой меня поселили супруги Скоцци, и то, что на мне нет ни клочка одежды, оптимизма не добавляло. Ох, что-то мне нехорошо, ведь совсем не помню, как мы уезжали от Сержа. Тут даже вариант с Жози казался уже не таким мерзким. В голову лезли самые нехорошие мысли. Тот, кто сказал, что один раз не… в общем, не водолаз, явно безнадежно пытался успокоить себя и выдавал желаемое за действительное.
— И что же, мой друг, заставило вас опечалиться до полной потери человеческого облика? — послышался мелодичный голос, вызвавший у меня облегчение вселенских масштабов.
Даша стояла в дверях спальни с видом супруги запойного алкаша. Даже кулачки уперла в бока. На ней было легкое, но в то же время строгое платье.
— И как сильно этот самый облик был потерян? — спросил я, с запоздалой стеснительностью кутаясь в простыню.
— Изрядно. Вломился в спальню замужней дамы и стал домогаться ее самым грязным способом. Едва ли не ссильничал.
Ну да, пытаться изнасиловать стригу может только мазохист-суицидник! Ошейничек-то у нее не с замком, а с застежкой, и, если я сейчас не раскинулся по комнате в виде кровавых ошметков, значит, насилие было обоюдным.
Пошевелив плечами, я с удивлением не обнаружил никакой боли.
Даже не поцарапала? Вот чудо чудное. Раньше за Дарьей таких нежностей не наблюдалось.
Я с сомнением посмотрел на улыбающуюся женщину.
— Это был интересный опыт, — угадав направление моих мыслей, ответила великая княжна, — но впредь ко мне хмельным даже не подходи.
Закончив с нотациями, она перешла к делу:
— Вставайте, Игнат Дормидонтович, и приводите себя в порядок. К вам посетитель.
— Ко мне? — удивился я.
— Да, — ехидно улыбнулась Даша, — явился твой новый друг Серж. Он утверждает, что ты ему что-то обещал. Надеюсь, не утоление его страстей.
— Свят, свят! — чуть не перекрестился я. — А уж как я на это надеюсь.
Если честно, я действительно чуток струхнул, но не от перспективы приставаний антрепренера, а потому что мог чего-то наговорить спьяну. Среди описания голливудских блокбастеров могли прорваться слова и о моем неместном происхождении. Впрочем, если бы это было так, внизу меня ожидал бы не Серж, а наряд жандармов из «волшебного» седьмого отделения жандармского корпуса, к тому же с усилением из братьев-экзорцистов. Я узнавал, были в этом мире и у святой православной церкви такие специалисты. Так же как и отряды боевых монахов, гонявших спонтанных упырей по погостам.
Изнывая от опасливого любопытства, я убрался в свои апартаменты, где быстро привел себя в порядок. Даже успел принять из рук горничной присланную Дашей настойку.
Хорошая вещь — мне сразу полегчало. Даже аппетит проснулся, который я оперативно утолил кофием и французскими гренками, принесенными той же горничной. Окончательно взбодрившись, я быстро спустился в главную гостиную дворца. Там на диванчике развалился мой новый знакомый. Одет Серж был крайне пестро — в фиолетовый фрак, обтягивающие ноги лосины и туфли с пряжками, больше похожими на гигантские брошки. Рядом на диванчике лежал цилиндр, опоясанный цветастым шарфом. От одной мысли, что вчерашние портные пошьют мне нечто подобное, опять стало нехорошо.
— Иньяс, мон шер!
Так мое местное имя еще не коверкали. Интересно, с чего бы это наследник старой купеческой и в доску русской фамилии возомнил себя французом? Мамка была из тех краев или просто в голову надуло западным ветром?
— Чем обязан, Сергей Пафнутьевич?
— Для друзей я Серж, — обезоруживающе улыбнулся антрепренер.
Характер у него действительно легкий, и злиться на таких людей у меня никогда не получалось.
— Тогда уточню, что для друзей я Игнат. И все же чем обязан вашему нежданному визиту?
— Как? Вы же обещали!
Ох, как бы Дарья не накаркала.
— Серж, прошу меня великодушно простить, но вчерашний вечер я помню очень плохо. Посему вам придется напомнить, что именно было мною обещано. Если сии обещания не заставят меня пойти противу чести и служебного долга, я исполню все до последней буквы.
— Ой, — манерно приложил ладони к щекам Серж, — мы вчера сделали так много…
Вот-вот, этого-то я и боялся.
— Вы сказали, что знаете, как дать синематографу голос и даже как удешевить превращение серых и унылых картин в красочное великолепие.
Ну ни фига себе я разошелся…
— А еще мы успели сотворить великолепную синемапьесу. Ваш поэтический дар впечатляет!
— Мой поэтический дар?
Может, я там еще балетные партии исполнял? Да уж, Игнат Дормидонтович, удивили. Неужели вместе со старым офисным планктоном в это тело вселились еще и Пушкин с Барышниковым?
— Да, — с пылом подтвердил Серж, — слог диковинный, но для пьесы очень гармоничный.
Заметив мое непонимание, антрепренер достал блокнотик и начал самозабвенно декламировать очень знакомые мне строки о сваре двух семеек из славного города Верона.
Да уж, похоже, я спьяну обворовал Вильяма Шекспира заодно с кем-то из соотечественников: хоть убейте, не помню, чей именно перевод осел у меня в памяти. Простите, господа поэты, это получилось нечаянно.
Отобрав у Сержа блокнот, я зашуршал страницами. За свою жизнь мне удалось относительно неплохо запомнить лишь два стихотворных произведения — «Ромео и Джульетту» и «Вересковый мед» Стивенсона, кажется, в переводе Маршака. Похоже, народное название итальянского квартала Новой Москвы разбудило в памяти нужные строки. Да и то не все — часть текста я видел впервые. Хотя не скажу, что они так уж сильно выбивались из общего стиля.
— Мне кажется, что не все из этого было придумано мной.
— О, — тут же начал зачем-то успокаивать меня Серж, — Николя и Пьер лишь чуточку помогли вам.
— И что теперь? —
