— Отвратительное зрелище, но я знаю, что тебе поможет. Сандуны!
Я попытался возразить, но Даву сейчас не смогла бы остановить даже знаменитая женщина из русских селений, на скаку тормозящая першеронов. Впрочем, единственная властная женщина в этом доме никого останавливать не собиралась. Наоборот, она всячески помогала возмутителю моего спокойствия. Мало того, к нашему неожиданному выезду решил присоединиться Антонио, чем вызвал у меня непонятную Даве озадаченность.
Этот мир продолжал удивлять меня своими странностями, объяснения которым я так и не смог найти. С одной стороны, здесь не было ни Петра Первого, ни Шекспира, ни Пушкина. При этом в наличии имелись — Да Винчи, Ломоносов и Сила Сандунов. Раньше мне казалось, что некоторые исторические личности являлись настолько краеугольными камнями в течении исторического потока, что просто обязаны существовать в любой реальности. Но факт наличия в Старой Москве Сандуновских бань разбил мою теорию в пух и прах.
Новое путешествие по Старой Москве также внесло трещину в ее сказочно-лубочный образ. Ближе к Кремлю архитектурное единство стало не таким фундаментальным, и хватало вкраплений каменных домов европейского стиля. Сандуновские бани располагались на берегу небольшой речки Неглинки. Кажется, в моей истории они находились там же.
Нашу компанию радушно встретила учтивая прислуга, а узнав графа, они вообще забегали вокруг нас, как тараканы.
Когда мы добрались до раздевалок и явно восхищенный посещением столичной достопримечательности мой еврейский друг начал раздеваться, я все же решил его предупредить:
— Дава, тут такое дело, — тихо, чтобы не услышал Антонио, сказал я, — Антонио Пьерович не совсем традиционный человек.
— В смысле?
— Он, как бы так мягче выразиться… не по барышням, а совсем даже наоборот.
Дава дернулся и покосился на невозмутимого графа, но затем легкомысленно отмахнулся:
— Ерунда.
— Ну, мое дело предупредить. Лично мне на это плевать, но вдруг ты посчитаешь подобное знакомство угрозой своей репутации.
Дава опять на секунду задумался, но тут же улыбнулся еще шире и горделиво произнес:
— Дорогой друг, в глазах всего мира мой народ окончательно испортил свою репутацию почти две тысячи лет назад. Так что мне бояться уже нечего. Главное, чтобы деньги у него были традиционные.
— С деньгами там все в порядке.
— Ну, тогда не морочь мне голову, — отмахнулся Дава, но все же немного задумался. — Хотя особо оголяться перед ним я не стану, дабы не смутить его своим великолепием. Да, и не вздумай упоминать сие знакомство при родителях. Ты не успеешь договорить, а я уже окажусь женатым на какой-то выхухоли. Так сказать, во избежание.
Оголяться и не пришлось, потому что мы на время перевоплотились в римских патрициев. Не знаю, как в двадцать первом веке моего мира было в Сандуновских банях, но здесь мы словно попали на самый настоящий Олимп.
Густой пар и душистые веники в умелых руках профессиональных банщиков действительно вернули меня к жизни, почти полностью разогнав хандру. Осознав, что я ожил, Дава прямо в бане клещом вцепился в Антонио. Вот уж кому плевать на условности, если речь идет о серьезных барышах.
Граф отбивался, как мог, и сумел все-таки выиграть отсрочку, ссылаясь на отсутствие третьего компаньона.
Ох и наивные же графья водятся в столичных дебрях!
Банные процедуры тут же были свернуты, и Дава едва ли не в простынках потащил нас в театр. Отдаваться во власть Мельпомены он не собирался, просто сейчас именно в театре под руководством Сержа проходили репетиции синемапьесы.
То, что меня немного недопарили, я понял, когда вид этой самой репетиции вызвал подспудное раздражение. В итоге я испортил настроение всем, довольно грубо прервав хрупкий и возвышенный полет творческой мысли. Начал с режиссера, увлеченного просмотром очередной репетиционной сцены.
— Серж, — после приветствия серьезно сказал я, — мне кажется, вы допускаете серьезную ошибку.
— Какую? — нахмурившись, спросил антрепренер-режиссер.
— Игра актера, без сомнения талантливого, — добавил я, дабы не ранить слишком уж чувствительную душу высокого брюнета, — выглядит немного утрированно.
— Но это и есть высокий стиль театрального искусства.
Ну и как его переубедить? Ладно, попробуем по-другому.
— Вы не могли бы подойти ближе, — попросил я актера, и тот сразу выполнил мою просьбу, что уже хорошо. — Еще ближе.
Актер подошел практически вплотную. Между нами осталось метра полтора.
— Теперь повторите свой монолог.
Актер принял торжественную позу и завопил нам в лицо о своей ненависти к подлому Тибальту, горя желанием отправить супостата вслед за убиенным Меркуцио. Под конец лицедей едва не подвывал, так что я не удержался и поморщился.
— Спасибо, — остановил я вопящего Ромео и повернулся к Сержу. — Мой друг, я не режиссер и не актер, а простой зритель. Но не для зрителей ли мы стараемся? Простите, но я не верю ни в его боль от потери друга, ни в ненависть к врагу. А мне хочется верить и сопереживать, как товарищу, который зашел ко мне поделиться своими бедами. Но я не верю!
Для убедительности я решил своровать основной догмат великого Станиславского.
Антрепренер задумался, явно не желая расставаться со своими убеждениями.
— Просто он стоит слишком близко к нам. Расстояние снизит пафос.
— Не думаю, — спокойно возразил я. — Тем более что для особо чувственных моментов не мешает подвести камеру ближе, дабы крупно показать лицо героя. Это и отличает кино от театра.
— Но так не снимают! — не унимался Серж.
Он прав, все производящиеся сейчас кинокартины снимались в одном приближении — кажется, у киношников это называется «средний план».
— Так же, как не снимают и со звуком, и в цвете, — продолжил я давить на делового партнера.
Серж стушевался, но вместо того чтобы сразу согласиться, решил сменить тему:
— Это нужно обдумать. Не желаете ли узнать, чего добились наши ученые?
Я легко согласился, так как затягивать спор не очень-то и хотелось. Судя по наличию в зале камеры, вместе с репетицией проводились пробные съемки. Рядом с оператором отирались доктор механики Воскобойников и незнакомый мне парень. Почти такой же высокий, как его коллега, но значительно более худой и болезненно-бледный. Если не ошибаюсь, это был специалист по изучению света.
Мы поздоровались, и тут же представившийся доктором Клишасом парень сунул мне под нос кусок кинопленки. Он явно надеялся на похвалу, Серж рассчитывал на смягчение моего скепсиса, а Воскобойников просто хотел, чтобы я не особо лез в их дела. Пришлось разочаровать всех троих. Не то чтобы мне хотелось усложнить людям жизнь, но общее раздражение тоже сказалось. Причиной моих претензий стала звуковая дорожка в виде ровной светлой полосы с разной степенью затененности.
В прошлой жизни я никаким боком не соприкасался с технологическим аспектом киноискусства, но точно помню, что звуковая дорожка имела вид линии, амплитудно меняющей толщину, при этом имеющей одинаковое насыщение светом. А это
