Может, именно здесь проводились встречи библейской группы?
«Айна писала письма мне в Стокгольм. О том, чем она занималась, и о происходящем в городе, о том, как отец искал другую работу, но безуспешно, и о том, как они экономили еду, стараясь растянуть ее на подольше. Это было нелегко для молодой девушки. Она беспокоилась об их будущем, спрашивала, нельзя ли ей приехать и пожить у нас в Стокгольме. Но я только-только вышла замуж, и у меня хватало дел в школе, поэтому я написала, что пока это не получится.
Когда в городе появился пастор Матиас, молодой и обаятельный, казалось, для Айны все изменилось. Она снова ожила. Письма стали радостней. Она начала помогать в церкви и много писала о Матиасе, о том, какой у него сильный голос, насколько крепка его вера… какой он замечательный человек и как много хорошего делает для города.
Он глубоко чтил Библию, пастор Матиас. По его словам, проштудировал ее четыре раза от корки до корки и считал, что каждый настоящий христианин должен сделать то же самое. Айна тоже взялась за Священное Писание. Читала понемногу каждый вечер, если верить письмам. Пастор Матиас попросил ее о помощи в создании молодежной группы по изучению Библии. Ее прямо распирало от радости и гордости…»
Бабушкин голос становился более монотонным, когда она говорила об Айне. Словно ей так было проще справиться с эмоциями…
– Что это? – слышу я голос Эмми у себя за спиной. Слегка вздрогнув, поворачиваюсь и коротко отвечаю:
– По-моему, комната для каких-то встреч. Или офис, – добавляю я, когда на глаза мне попадаются листочки, лежащие кучей на обтянутом вельветом сиденье одного из стульев.
Я поднимаю их и осторожно перебираю пальцами. Они часто исписаны чернилами, немного корявым почерком. За долгие годы бумага пожелтела и выцвела, но записи еще можно прочитать.
Я не осмеливаюсь держать эти листки в руках – из опасения, что они рассыплются в прах. Мне неизвестно, насколько хрупкой становится бумага через шестьдесят лет, поэтому я кладу их на стол и, наклоняясь вперед, пробую разобрать написанное на самом верхнем листке.
Тому, кто честен и верен Господу, не нужны никакие тайны.
– Что это такое? – спрашивает Эмми, пока я пробегаю глазами по строчкам.
– По-моему, проповедь, – отвечаю я.
Чистому сердцу нет необходимости ничего скрывать, будь то от Господа или от других. Вы хотите спрятаться, вы хотите сбежать от Его всевидящего ока и света истины, укрыть то темное, что есть внутри, то, чего вы стыдитесь. Это дьявол говорит в вас. Та гнилая толика, которая избегает света, поскольку души ваши не знают страха. Они тонут под тяжестью зла. Они хотят видеть, что Господь обратил на них Свое внимание.
Только полностью смирившись, вы сможете рассчитывать на Его благосклонность. Только отказавшись от своей мирской собственности, своих жалких мирских мыслей и хлопот, сумеете очиститься. И только очистившись, сможете стать свободными.
– Не особенно великодушно, – замечает тихо Эмми.
– Да, уж это точно, – соглашаюсь я.
Над нашими головами раздается грохот. Я вздрагиваю, поднимаю глаза от бумаги и вижу, как на оконное стекло падают первые капли дождя.
– Дьявол, – ворчу я и сжимаю зубы до боли в скулах. Мои надежды на то, что дождя не будет, не оправдались.
– Нам надо вернуться к машинам, – говорю я Эмми, складываю бумаги в стопку и, сняв свой рюкзак, осторожно засовываю их в него.
– Почему? – спрашивает она. В ее тоне нет и намека на скепсис, что немного удивляет меня. Эмми просто просит объяснения?..
– Это самая высокая постройка в Сильверщерне, – говорю я. – Если молния ударит в церковный шпиль, нежелательно, чтобы мы были внутри. И вообще, небезопасно оставаться в давно заброшенном здании во время сильного дождя. Порой старые конструкции не выдерживают этого, они могут обрушиться под весом воды.
Эмми кивает.
– Я скажу другим, – говорит она и, не дожидаясь моего ответа, направляется к двери и кричит остальным, находящимся в церкви: – Эй, нам надо вернуться к машинам!
– Почему? – кричит ей в ответ кто-то из наших мужчин.
– В дождь здесь небезопасно, – объясняет Эмми. – Собирайтесь, мы уходим.
Они, похоже, не протестуют. Хотя чему тут удивляться… Ведь так сказала Эмми, а люди обычно следуют ее указаниям, поскольку, в ее понимании, так они и должны поступать. Я всегда завидовала ей на сей счет.
Застегиваю рюкзак, а когда выпрямляюсь, вижу, как небо за окном освещает вспышка молнии.
Снаружи бушует настоящая весенняя гроза. Типично, что она разразилась именно сейчас, отнимая у нас драгоценное время. Но, если повезет, это не затянется надолго. Грозы обычно быстро проходят.
– Ты закончила? – спрашивает Эмми, заглядывая в дверной проем.
– Да, – отвечаю я и накидываю на голову капюшон куртки. А над нами продолжает грохотать гром.
Сейчас
По крыше машины барабанит дождь, и по лобовому стеклу вниз сбегают потоки воды. Здесь, внутри, прохладно, гораздо холоднее, чем раньше, но я плотно завернулась в спальный мешок и зажгла одну из маленьких ламп, работающих от аккумулятора. Желтый свет заполняет тесное пространство, отражаясь от запакованного оборудования, которое лежит сразу за передним сиденьем.
Туне спит в палатке. Прибежав из церкви, мы запрыгнули в машины, надеясь, что непогода быстро пройдет, но время шло, а дождь явно не собирался прекращаться, и тогда я поняла, что утро для нас потеряно. В первый час, в то время как я перекраивала график, Туне просматривала фотографии, однако потом ей захотелось вздремнуть. Я пообещала вести себя тихо, но она сказала, что очень чувствительна к свету и не сможет заснуть, даже если будет гореть только экран моего компьютера, и покинула меня.
Немного спустя я оставила в покое график и начала печатать набросок записи в блоге о нашем первом дне. Интересно, согласится ли Туне, если мы в качестве иллюстрации используем фотографию ее лодыжки? Это, конечно, в какой-то мере пóшло, но с другой стороны, почему бы и нет? Пусть все видят, что мы занимаемся не самым простым и безопасным делом. Хотя, пожалуй, хватит и снимков разрушенной лестницы. Если повезет, мы сможем сделать их после обеда, когда закончится дождь. Все равно нужно вернуться в школу и поискать потерянную Туне рацию.
Я таращусь на одно и то же предложение уже, наверное, минут с десять. Звук хлещущего по крыше дождя
