Пастор протягивает факел одному из сотен горожан, стоящих по соседству, и немного наклоняется вперед, а потом кладет Эльзе руку на голову. Она сухая и теплая.
– Не беспокойся, – говорит он тихо. – Ее нет здесь. – Его шепот адресован только Эльзе. – Она наверху, на поверхности, с ребенком. И не увидит этого.
Айна.
Чувство благодарности охватывает Эльзу, пусть даже ненависть к пастору переполняет ее.
Она встречается с ним взглядом.
Тот целует ее в лоб сухими губами.
Рыдания Дагни переходят в крик, и она начинает голосить рядом с Эльзой:
– Нет, пожалуйста, пожалуйста, позвольте мне уйти, я не имела в виду ничего плохого, я обещаю никогда… никогда…
Ее стенания превращаются в вой, и Эльзе так и не удается узнать, что же она обещает не делать.
Пастор выпрямляется.
– Я предаю эту душу тебе, Господи, чтобы Ты удостоил ее своей благодати и очистил от грехов и земной скверны, – быстро произносит он. Его рука на голове Эльзы становится тяжелее, вцепляется в волосы и откидывает ее назад, чтобы открылось горло. Матиас поднимает нож, в свете факела напоминающий серебряный меч. – Во имя Отца, и Сына, и Святого…
Но его слова тонут в страшном грохоте над их головами. Кажется, внезапно разразилась ужасная гроза – пусть от неба пещеру отделяет многометровый слой земли. Но именно такой звук издает подмытая грунтовыми водами толща грунта, которую уже не в состоянии поддерживать подгнившие опоры. Тысячи тонн горной породы, трескаясь, начинают смещаться вниз.
Ничего удивительного. Слишком уж близко к поверхности велись разработки, и чересчур много взрывали динамита. Не зря шахту закрыли именно из-за опасности обвалов.
Кто-то в толпе испуганно взвизгивает. Эльза слышит шум пятящихся назад, спотыкающихся ног. Но большинство из стоящих позади нее не в состоянии пошевелиться. Слишком уж много народу набилось в тесном пространстве. Им некуда деваться.
Пастор поднимает взгляд вверх.
– Нет! – Он скорее приказывает, чем молит.
А Эльза закрывает глаза.
Когда мир вокруг начинает рушиться, у нее закладывает уши от панических криков, но и они в конце концов тонут в грохоте, когда своды обрушиваются вниз, погребая под собой всех, находящихся внизу.
«Как забавно», – успевает подумать Эльза за секунду до того, как ее постигает общая участь.
Шум обвала напоминает рычание Биргитты.
Сейчас
Роберт несет Туне, пока мы, хромая, добираемся назад к центру города. Такое впечатление, словно ночное небо старается помочь нам – оно ясное, и месяц светит так ярко, что лампа не нужна. И это хорошо, поскольку керосин в ней подошел к концу, и пламя блекнет, а потом и вовсе гаснет.
– Оставь ее, – тихо говорю я Роберту. Тот кивает и ставит лампу на край дороги. Пусть там и остается, в знак памяти об этих событиях.
Не сговариваясь, мы направляемся в сторону площади. Именно там мы спали, когда только приехали сюда. И последнюю ночь тоже вполне можем провести там. Последнюю ночь перед тем, как придет помощь и нас заберут.
На площади царит тишина. Апрельская ночь выкрасила останки наших машин в темно-синий цвет, но они больше не выглядят угрожающе. Запах горящей резины и краски почти улетучился. Роберт осторожно кладет Туне на землю. Она мокрая и вся горит, но, судя по ее виду, чувствует себя лучше, чем прежде. Вода смыла бóльшую часть грязи и крови с ее лица.
Я осторожно глажу Туне по голове. Ее дыхание тихое и ровное. Я не знаю, спит она или пребывает в бессознательном состоянии, но выглядит спокойной.
– Останешься с ней? – спрашиваю я Роберта и получаю кивок в ответ. Он сам вправил себе нос, как сумел, но все равно его вид оставляет желать лучшего. Удастся ли выправить нос? Раньше у Роберта был красивый профиль…
– Куда ты собираешься? – спрашивает он меня.
– Я думала забрать одеяла и простыни из школы. Мы сможем сделать из них костер и согреться.
Роберт снова кивает. Слова здесь не нужны.
Я обхожу школьное здание, чтобы добраться до пожарной лестницы, а потом осторожно карабкаюсь по ней вверх. Она трещит, но не ломается. С этой стороны свет луны не проникает внутрь, однако мои глаза уже привыкли к темноте, и мне быстро удается найти все необходимое.
Я собираю столько одеял и простыней, сколько смогу унести, и складываю их кучей у окна, а затем выхожу в коридор.
Лежащий вдалеке у стены белый силуэт почти не виден, но я знаю, что она там. Я подхожу и опускаюсь на колени рядом с ней, а затем убираю простыню с ее лица.
Тело окоченело, губы словно покрыты воском.
Снова к горлу подступают слезы – и я выпускаю их на волю; но плачу тихо, без криков и заламывания рук, пока они не подходят к концу. А потом просто сижу несколько минут и жду, когда успокоится дыхание, когда я смогу посмотреть на ее спокойное лицо в падающем снаружи слабом свете луны.
– Мне очень жаль, – говорю я ей. – Мне очень жаль. Прости.
Делаю глубокий вдох. Воздух пахнет пылью и плесенью.
Я наклоняюсь вперед и целую ее в лоб. Кожа под моими губами холодная и словно одеревенела.
– Спасибо, – шепчу я.
Шарю пальцами по ее шее и нахожу тонкую золотую цепочку. Замок маленький, и его трудно расстегнуть в темноте; мне приходится пустить в ход ногти, чтобы добраться до крошечного крючка.
Потом я снова накрываю ее голову простыней, чтобы она покоилась с миром.
* * *Когда костер начинает разгораться, Туне ложится на бок рядом с ним и мгновенно засыпает. Ее грудь под одеялом ритмично поднимается и опускается. Только тогда я осмеливаюсь оторвать от нее взгляд. Немного спустя чувствую, как напряжение спадает.
Роберт сидит, уставившись в огонь. Я откашливаюсь и тихо зову:
– Роберт…
Он поднимает глаза.
– У меня кое-что есть, – продолжаю я, засовываю руку в карман и извлекаю из него цепочку с золотым сердечком. – Я забрала это. Там, наверху.
Он смотрит на кулон, сверкающий в свете костра.
– Ее мать должна получить его, – говорю я. – Думаю, ты… ты должен передать его ей.
Слова застревают у меня в горле.
Сначала Роберт ничего не отвечает. Затем протягивает руку, и я отдаю ему украшение. Он осторожно держит его, как что-то очень хрупкое; кулон почти не виден в его огромной ладони.
Роберт долго смотрит на него. Я обнимаю руками колени и сижу молча.
Наконец он сжимает кулон
