А если еще по-настоящему подумать про этот спор… Глупость. Нет, глупость. В восьмидесятом спорить про сорок лет спустя.
– Да там всем места хватит, – уверенно заявил Дюшка. – Каждому уголочек найдется, и талантливому, и обычному, и любому. Все будут жить с удовольствием. Ты не понимаешь, Вадька, не понимаешь… Мы заслужили будущее.
– Чем это? – усмехнулся я.
– Да всем! Мы же хорошие. Хорошие ведь! А значит, нам там место. Ты только представь…
Он стал рассказывать.
Ничего нового, все из фантастических книжек и немного из фильмов. Опять бесплатное мороженое, съедобные газеты, в школу все ходят добровольно, мгновенные перемещения: захотел – на Черное море махнул, захотел – на Белое, у каждого домашний кинотеатр и электроцикл, и вообще – вкалывают роботы, счастлив человек.
Я хотел у него спросить – а сволочей куда девать? Вот все так хорошо будет, что же с гадами разными делать? Но знал, что у него и на этот вопрос есть ответ. Скажет, что сволочи от такой жизни захиреют и как-то сами собой повыведутся. Вместе с дураками. Как вши и блохи. Раньше все были вшивые и блохастые, но постепенно-постепенно эти гадкие насекомые вымирают от всеобщей гигиены. Так и негодяи вымрут.
– От душевной чистоты, – сказал Дюшка.
Ага, Похвалин вымрет, как же, подумал я. Толще он станет и сильнее, вот это наверняка. На бесплатном-то мороженом. А потом у Похвалина души может и не быть, а если и есть, то он ею вряд ли пользуется.
– И ты веришь в это?
– Верю, – сказал Дюшка.
– Ну-ну. Посмотрим.
– И ты верь, – Дюшка уставился на меня. – Чем больше людей верят, тем вернее все так и случится.
– Чем больше шкаф – тем шибче грохот, – ответил я. – Вот это да, вот это точно.
На это Дюшка не нашел, что сказать.
– Пойдем, – я кивнул в сторону берега Анны. – А то у тебя цветы опадать начали.
– Да, пойдем.
Я спрыгнул с поваленного дерева, и мы пошагали к Анне. Дюшка молчал, то ли злился, то ли обдумывал нашу беседу. А я, наоборот, разговорился.
Я ему это уже говорил, но сейчас повторял. С каким-то взрослым и злым удовольствием повторял в сто двадцать пятый раз, так первоклассник рассказывает младшему брату про то, что Деда Мороза нет, это всегда пьяный папа, всегда. Доказывал, что Дюшка сам не заметил, как погряз во вранье. Потому что в книгах и в фильмах вранья больше, чем наполовину. Там показывают не как есть, а как должно быть, и от этого у многих в головах происходит смещение, они начинают путать книги и жизнь, то, как есть, и то, как хочется. Так вот, Дюшка давно перепутал книги и жизнь и меня еще в это втянул. Но это только в книжках хорошие побеждают нехороших, а на самом деле и по-другому случается.
Говорил про Котова, который тоже врун, но по-другому. Котов врет не по своей наивности, а, наоборот, из вредности. Его вранье похоже на расстановку капканов – хороший капкан и через полгода сработает. Котов будет жить в своей Москве, а заложенные им мины ждут своего назначенного часа, его вранье может сработать потом, через годы уже.
Говорил про то, что пора опуститься… То есть про то, что пора опуститься с небес на землю, я не успел сказать.
– Тихо!
Глаза у Дюшки округлились, как в кино, он толкнул меня в плечо, и мы прижались к толстой сосне.
– Что?
– Они!
– Кто?
– Бачурин! – зловещим шепотом ответил Дюшка.
Я быстро выглянул из-за дерева. Мне представлялось, что известный рецидивист Бачурин выглядит так: здоровенный мужик в ватнике даже летом, бритый наголо, со зверским выражением лица, с синими наколками на руках. В сапогах, за голенищем обязательно финарь.
А нет.
Показался еще один мужик, теперь двое их было.
– А это Осокин, его дружок, – объяснил Дюшка. – Они вместе магазин грабили. Но сидели, кажется, в разных местах…
И Осокин и Бачурин выглядели совсем не так, как мне думалось. Они были похожи… Я не сразу понял, на кого, а Дюшка вот сразу. У него мозг быстрее работает.
– Они же как самураи, – прошептал он. – Из позавчерашнего фильма. Бачурин – Кикутиё, а Осокин как Кюдзо!
Точно. Как самураи, теперь и я увидел. Самураи. Одежда нарезана полосами и издали напоминала обтрепанные самурайские халаты. Босиком. Это по лесу-то босиком! По сучьям и шишкам голыми пятками.
Но самое смешное заключалось вовсе не в одежде, а в прическах. И Бачурин и Осокин были необратимо обриты. Но не полностью, а на старинный японский манер – когда посередине, от лба до затылка, выбрито, а по краям головы оставлены дурацкие пучки. Вид одновременно грозный и нелепый.
– Самураи, – сказал я.
– Точно, самураи, – подтвердил Дюшка. – Смотри, они как пришибленные.
Бачурин и Осокин выглядели глупо до невозможности. Если бы я не знал, что это самые главные в городе уркаганы, никогда на них бы не подумал. Они были похожи на клоунов. И двигались как-то странно, бродили между деревьями, как настоящие лунатики, одурело улыбаясь.
– Кто это их так? – спросил Дюшка.
Просто так спросил. А я бы и не спрашивал. И так понятно.
– Смешно, – хихикнул Дюшка. – Представь, как они в таком виде в городе появятся?
Я представил. Как бритый под самурая Бачурин входит в пивбар на берегу реки и тамошние пьяницы дружно выскакивают в окна. Или как они в таком вот виде идут по улице Советской, а прохожие шарахаются по сторонам, а стая собак, живущая во дворе десятого магазина, с пониманием следует по пятам.
– Обоих в дурдом отправят, – ухмыльнулся Дюшка. – В Никольское. Будут коробки клеить.
Я подобрал шишку, прицелился, кинул, попал Бачурину в лоб. Бачурин шишки и не заметил, так и продолжал брести.
– Ничего не соображают, – показал пальцем Дюшка. – Совсем деревянные.
– И что делать будем? – спросил я.
– А ничего не будем, – ответил Дюшка. – Пусть дальше бродят. Сами виноваты.
Это точно, с этим я вполне согласен, такие, как Бачурин, виноваты. Теперь им долго придется дома сидеть, пока волосы отрастут. Или состричь все, что по краям осталось, а потом уже опять отращиваться.
Мы оставили Бачурина и Осокина бродить по лесу, пусть хоть до потопа тут бродят, правильно Дюшка говорит, без них лучше в мире станет, сами пошли дальше.
Перед берегом Анны Дюшка остановился и стал разворачивать букет, освобождать розы от газетной бумаги. Еще несколько лепестков отвалилось, Дюшка снова их собрал в карман. Но пахнуть розы слабее не стали.
Ну да. У меня ведь тоже двадцать четыре рубля есть, но я на мопед коплю. Зря я ему помог, если бы я не помог, шиш бы ему, а не розы, а я на мопед собираю…
Я нащупал в кармане своего бумажного журавлика.
На поляне ничего не изменилось, она точно застыла во времени: палатка, пень, костер углями потрескивает. Марк возле костра с половником, Анна на
