Замковая башня Данганнона стояла, как прежде. Но старые вожди и их соратники, которые, бывало, устраивали здесь пирушки и перебранки, теперь разошлись в разные стороны, боролись друг против друга или подались на юг сражаться за наследников Десмонда. Но когда Хью вернулся в родные края, хоть и со скромной свитой, они стали понемногу подтягиваться, каждый день прибывало все больше людей, обнищавших, оборванных, полуголодных. В замке оставались женщины, от них он узнал, что мать его умерла в доме О’Хаганов.
– Тяжелые времена, – сказал слепой О’Махон, который по-прежнему жил в замке.
– Да.
– А ты вырос, кузен. Во всех отношениях.
– Я все такой же, – сказал Хью, и поэт не ответил.
– Скажи мне, однажды тут неподалеку, вверх по дороге к холмам, где когда‐то стоял монастырь…
– Помню, – откликнулся Хью.
– Тебе кое‐что подарили.
– Да.
Человек может что‐нибудь хранить при себе: в кармане, кошельке, где‐то еще, и совсем забыть про вещицу. Временами он подумывает ее выбросить и все же не решается. И дело не в ее ценности, а в том, что она принадлежит ему, была и остается частицей его самого. Камень пролежал у него то там, то сям, все эти годы взросления, теряясь и находясь снова. Он уже не казался, как раньше, не по размеру тяжелым, олицетворением холодной силы, предназначенной для какой‐то цели. Он превратился в старый камешек с выцарапанной на нем человеческой фигуркой. Такую мог вырезать ребенок.
Хью пошарил в карманах и наткнулся на камушек, который с готовностью скользнул к нему в ладонь. Хью вытащил камень с нелепой мыслью показать слепому и подтвердил:
– Да, он до сих пор у меня.
Наказ. Так О’Махон назвал кремень. Какой, пока неизвестно. Хью сжал камень в кулаке.
– Я скоро построю здесь дом, такой, как у англичан, из леса и кирпича со стеклянными окнами, дымоходом и замком на двери.
– Проводишь меня до того места?
– Если хочешь, кузен.
О’Махон взял Хью под руку, и тот повел его. Поэт хорошо знал дорогу, но ему нужна была помощь, чтобы не споткнуться по пути. Они поднялись на низкий холм, знакомый Хью с детства, когда он впервые приехал сюда с О’Хаганами. Высокие деревья, что стояли здесь раньше, вырубили. За холмом у реки лежали луга, где пасся скот, и кукурузные поля, теперь непаханые и пустые.
– Смеркается, – сказал поэт, словно видел закат своими глазами.
За расколотым дубом посреди невысоких холмов виднелся один повыше, над которым трудилась не природа – вода и ветры, а человек, что сразу бросалось в глаза. Длиной километров пять, сейчас он казался меньше, чем прежде, в детстве.
– Час заката отделяет день от ночи, так же как река – ту и эту стороны. То, что нельзя узреть ни днем, ни ночью, появляется в сумерки.
– Откуда тебе, незрячему, это знать?
– Братец, мои глаза – та же грань. Я стою на ней всю жизнь.
Они молча ожидали, пока небо над их головами не почернело, а на востоке стало бледно-зеленым с алыми прожилками. В низинах собрался туман. Позднее Хью О’Нил не припомнит этого момента, да и был ли он, когда явилась орда, если она вообще являлась, и встала возле холма, смутная, но явно ощутимая. Она всё прибывала пешими и всадниками.
– Иноземной королеве, которую ты любишь и которой служишь, – сказал О’Махон, – до тебя дела нет, ей нужно, чтобы ты держал этот остров у нее в подчинении, чтобы при желании наводнить его своими жадными подданными и бедными родственниками и выжать из него все возможное.
Призрачные воины виднелись отчетливее. Хью почти различал шорох их движений и бряцанье оружия. Древнейшие… сидхе.
– Они призывают тебя сражаться, Хью Гавелох О’Нил из О’Нилов. Ты О’Нил, а кем станешь, неизвестно. Но у тебя есть друзья.
Их очертания то становились резче, то вновь расплывались в темноте, их кони разворачивались на месте, их копья, как молодые деревья, гнулись на ветру. Они словно с нетерпением ждали, что он кликнет их на помощь, позовет примкнуть к нему. «Наказ», – подумал Хью. Но ни голосом, ни сердцем ему пока нечего было им сказать. Вскоре грань дня и ночи растаяла, и больше он их не видел.
В Манстере, колыбели мира, снова поднялись на борьбу норманнские графы Десмонд, Килдер и Ормонд, сопротивляясь англичанам, претендовавшим на земли, которыми старинные кланы владели испокон веков. Графы не признавали над собой ничьей власти, кроме Папы Римского. Хью О’Нил держался как можно дальше от баталий на юге. Он считал, что должен добиться превосходства здесь и стать Лордом Севера.
Но зеркальце из обсидиана осудило его, он не оправдывал возлагаемых на него надежд. «Ты плохой друг той, что любит и скоро вознаградит тебя». Королева смотрела на него из зеркальца, ее бледное лицо обрамляли тугие накрахмаленные рюши. Во сне он видел ее глаза. Когда в Дублине англичане собрали армию во главе со старым, усталым Генри Сидни, Хью поехал с ним на юг со своими воинами и кормил их, грабя поля и деревни Десмонда. Любые города и деревни, захваченные Сидни, если не подчинялись, предавались мечу. По всей стране мятежным вождям отрубали головы и насаживали на колья. Графы и их соратники поджигали в полях пшеницу, лишая английскую армию фуража. А весной уже солдаты Сидни с той же целью поджигали первые всходы.
Люди питались травой, а когда ничего не оставалось, умирали от голода, и другие ели их мертвую плоть и плоть умерших младенцев. А королева взывала к сердцу О’Нила: «Не смотри на их страдания, смотри на меня». Но кремень в кармане Хью имел свое мнение на этот счет. Хью держался сэра Генри, но шел своим путем. Он избегал решительных сражений и карательных операций, в Манстере он занимался главным образом не военными делами, а… охотой. Он привез с собой егерей с ружьями («Fubun – позор серому вражескому оружию», – когда‐то давно говорил О’Махон, но сейчас пришло другое время).
Где бы он ни бывал, где бы люди ни лишались земель, Хью интересовался у мужчин и ребят, каким оружием они владеют. Когда они упоминали копья, луки, пики, он приносил ружье, объяснял, как оно действует, и давал одному-другому попробовать. Самых ловких он награждал монетой или другим подарком, а то и вручал ружье.
– Храните его в безопасном месте, – улыбаясь, говорил он.
Ни зеркальце, ни камень не научили бы его той мудрости. Когда придет время вести войско против английских солдат – если оно настанет, – он возглавит не орду горластых висельников против обученных вооруженных пехотинцев. Его армия будет заходить по команде с флангов, маршировать в ногу и вести огонь. Когда придет время.
Вернувшись в Данганнон, он начал строить дом в английском стиле, где в гардеробных хранились его бархатные английские костюмы и шляпы, ковры и постельное белье, сделанное неизвестно из чего. Когда Хью не смог достать свинцовых листов для крыши, Берли распорядился, чтобы кораблем ему отправили многотонный груз (он годами лежал в сосновом лесу в Данганноне, пока ему не нашли другого применения в другом мире).
Хью влюбился, не в первый и последний раз, но счастливо в Мейбл Бейдженал, дочь сэра Николаса Бейдженала, служащего Королевского совета в Дублине. Бейдженал не одобрял брака, не желал принимать в зятья ирландского вождя, полагая, что Мейбл достойна лучшего. Но когда Хью О’Нил прискакал в Дублин в бархате и плаще с подкладкой в сопровождении сотни слуг, ее сердце дрогнуло.
