…Он проснулся с разгадкой. Как будто незримый покровитель нашептал ему, спящему, те слова, которые Матвей искал уже два года — бился, маялся, а найти не мог. И вот теперь все вдруг стало ясно — до деталей. Он окончательно понял принцип Машины. Теперь дело было за техникой, всего лишь за техникой, которая должна была воплотить принцип в реальность. Техника подвела Матвея только однажды, но теперь-то он знал, что тогда, во время катастрофы, не техника не сработала, а просто судьба, исполняя предназначение, повернула жизнь Матвея в иное русло. А теперь судьба вела его к удаче, и техника не могла подвести.
…Он тащил эту ветку тяжело, упрямо и с иронией думал: «Я похож на муравья», — ветка была в два человеческих роста длиной и толщиной, как нога толстяка.
— Вы такой хозяйственный, экономный, — сказала она нараспев и поднялась навстречу со скамеечки у крыльца. — Можно я помогу?
— Вот еще! — буркнул он недовольно и даже отстранил ее жестом.
Кинул ветку к дровяному сараю, отряхнул руки и закурил.
— С чего вы взяли, что я экономный?
— У вас же полный сарай дров, а вы все тянете… ветки, ящики…
— Понимаете, — Матвей присел рядом, — вот эта береза, например, моя ровесница или около того. Если ее распилить умело и топить тоже умело, то хватит на три, ну четыре зимних вечера. Представляете, целая жизнь прошла, а всего-то — на три вечера обогреть старуху да инвалида. А если на весь год — значит, нужен нам небольшой лесок. Он рос, жил, а мы его раз — и спалим. И чтобы вырос такой же, нужно еще лет сорок. Мне стыдно хороший лес жечь. Вот и хожу, как побирушка, по поселку и вокруг, ищу сухие ветки, деревья, старые ящики, заборы, доски — если губить, то отработавшее, послужившее, неживое. Чтоб справедливо было.
— Вы в справедливость верите? — спросила она с удивлением.
— А почему нет? — в ответ удивился и он.
— Но ведь жизнь несправедлива!
Она смотрела удивленными ясными глазами, чуть-чуть недоверчиво, будто подозревала его в подвохе и ждала, что он и сам сейчас рассмеется, признается, что пошутил, конечно.
— Вы уверены в этом? — спросил он и впрямь с подвохом.
— Ой, вы же смеетесь надо мной! — как будто обиделась она. — Ну где же справедливость в жизни? Все эти случайные смерти, болезни, все эти лавины и сели, машины с пьяными водителями, гололед, бандиты и хулиганы… А в природе?! Ведь там тоже нет никакой справедливости! Жизнь жука или божьей коровки так же случайна, как жизнь человека… А само рождение разве не случайно? А где случайность, там не может быть справедливости.
— Философы называют случайность формой проявления закономерности…
— Ой, да не знаю я этой философии! Я вижу, что нет в природе ни справедливости, ни правды! Справедливость только в сказках… Поэтому дети их так любят… Дети вообще хотят справедливости… а потом привыкают, что ее нет в жизни…
— Конечно, нет, — согласился он неторопливо. — В природе нет. И в жизни нет… Но…
Матвей помедлил, словно не решаясь продолжить. Затянулся в последний раз, затоптал бычок.
— Но в том-то и штука, что человек эту справедливость может принести в мир. Человек — царь природы, не потому что изобрел луноход. А потому что он, только он один может изменить мир по законам совести, справедливости. И смысл появления человечества — не покорение природы. Смысл — принести справедливость. Если каждый будет так жить, то… случайности, конечно, никуда не денутся… но справедливости в мире будет все больше и больше и потом, может быть, настанет…
— Царство божие?
— Это уж как назвать.
— Вы, Матвей, философ. Только все это теория, в жизни по-другому.
— А разве жизнь не от нас зависит?
— Нет! — крикнула она с обидой. — Вот почему я ушла из детсада?
— А вы там работали?
— Да, музвоспитателем. Я и детей люблю, и музыку, и вообще это самая хорошая профессия — учить детей музыке, а я все равно ушла. Там, в детсаду нашем, все воровали. Повара воровали, бухгалтер воровала, половина воспитательниц воровали, и конечно, директор всех покрывала и сама воровала. Масло, сахар, муку, просто деньги — скажем, на ремонт выделят, а они как-то так сделают, что половина денег у них в карманах останется. Ну и что я могла сделать?! В милицию пойти? У них там все свои. Написать куда-нибудь? Чтоб комиссию вызвали? Были и комиссии, так их тоже покупали. А кто пожалуется — тому еще хуже. Одна воспитательница против них пошла, так они ее саму чуть не посадили — еле убежала. А я — вовсе не боец, не знаю я всех этих уловок, даже не понимаю, как им удается воровать, только видела не раз, как они вечером на «рафик» — мешки, ящики…
— Понимаю, — кивнул Матвей. — А все-таки это ничего не меняет. Сами-то вы не воровали. И что ни делай с вами, все равно не стали бы воровать. Вот я и говорю, что все от человека зависит… А воруют… Что ж — это всегда было. Будущего своего не знают — вот и гадят. А посмотрели бы на себя лет через десять в арестантских куртенках где-нибудь в Сосьве — авось по-другому жить бы стали…
Она засмеялась тоненько, и Матвей взглянул удивленно.
— Извините, — смутилась она. — Просто вы мне одного человека напомнили… Вас только двое таких, наверное…
— Кого же?
— Отца Никанора. Моего… ну, как это сказать… даже не знаю…
— Отца?
— Ну да, он священник. Я-то неверующая, так воспитана. Ну а когда из детсада уволилась, не знала, куда идти. Не хотела ни другого сада, ни школы — там всюду одно и то же: вранье и гадость. А у меня голос хороший и слух абсолютный. И я пошла в церковь, сказала, что готова петь в хоре. Отец Никанор пригласил меня к себе домой — рядом с церковью домик у него. И представляете, что меня поразило — у него там рояль. Концертный «Петрофф», старый, вполне приличный. Он меня усадил,
