деталями, другие матросы готовили такелаж и собирали двуногу с подъемным блоком, с помощью которой мы планировали установить на место сломанной грот-мачты запасную стеньгу.
Закончив с салингами, плотник принялся за степсы[104] для трех наших мачт; когда же они были готовы, матросы накрепко привинтили их к палубе перед обломками прежних мачт. Следующей нашей задачей была установка грота. Водворив его на место, мы натянули стоячий такелаж, а потом занялись фок-мачтой, вместо которой пришлось установить фор-стеньгу; в последнюю очередь мы подняли бизань, заменив ее запасной брам-стеньгой и бом-брам-стеньгой.
Но прежде, чем натягивать такелаж, мачты необходимо было укрепить; мы сделали это, привязав новые мачты к обрубкам старых, а затем загнали под обвязку клинья, чтобы рангоут держался крепче. Теперь мы не сомневались, что мачты выдержат все паруса, какие мы сможем поставить, однако боцману этого было мало, и он велел корабельному плотнику сделать из шестидюймовых дубовых досок дополнительные крепления наподобие мачтовых эзельгофтов, которые одним концом надевались на обтесанные под прямым углом обломки прежних мачт, а в другом имели отверстия, сквозь которые проходило древко временной мачты. Эти крепления плотник изготовил из двух половинок, так что ставить их можно было уже после того, как временные мачты оказались на своих местах. На грот-мачту мы подняли фока-рей, который должен был служить грот-реем; точно так же мы укрепили на фоке марса-рей, а на бизани — брам-рей; теперь рангоут был практически готов, за исключением бушприта с утлегарем.[105] Короткий и толстый бушприт с заостренным концом мы вытесали из перекладины, служившей одной из опор временной надстройки; у нас, однако, были основания опасаться, что он может не выдержать натяжение бакштага и фока-штага, поэтому для надежности мы пропустили оба каната через якорные клюзы и там закрепили. На реях мы подняли столько парусов, сколько мог понести наш временный рангоут, и на этом закончили работы по перевооружению судна. Теперь ничто не мешало нам отправляться в путь.
На то, чтобы переоснастить корабль и приготовить к долгому плаванию, у нас ушло семь недель без одного дня, однако за все это время мы ни разу не подверглись нападению со стороны странных и страшных обитателей плавучего континента. Как мне кажется, это можно объяснить тем, что по ночам мы жгли на палубе костры из сухих водорослей, используя в качестве поддонов большие плоские камни, доставленные с острова специально для этой цели. Впрочем, несмотря на то что нас никто не беспокоил, мы не раз замечали в воде каких-то богомерзкого вида тварей, подплывавших довольно близко к судну; к счастью, для того чтобы отпугнуть этих ужасных гостей, достаточно было вывесить над бортом пук горящей травы, насаженный на тростниковый шест.
Наконец настал день, когда боцман и второй помощник решили, что судно находится в полном порядке и готово для дальнего пути. Рангоут был надежно укреплен, такелаж натянут; корабельный плотник осмотрел детали судового набора и обшивку везде, куда только смог добраться, и убедился, что корпус сохранился на удивление хорошо и нигде не протекает. Правда, днище и борта ниже ватерлинии густо обросли водорослями, ракушками и тиной, но с этим мы ничего не могли поделать, ибо пытаться счистить их, зная, что за чудовища населяют здешние воды, было бы с нашей стороны безрассудно и опасно.
За эти семь недель мы с госпожой Мэдисон очень подружились, и я теперь не называл ее иначе, чем Мэри; было, правда, еще одно более ласковое имя, но поскольку я изобрел его сам, мне не хочется приводить его здесь, потакая праздному любопытству посторонних.
Вспоминая о зарождении нашей любви, я до сих пор недоумеваю, как сумел наш здоровяк-боцман так быстро догадаться о том, что происходит между Мэри и мной, ибо прежде он не производил на меня впечатления человека тонкого душевного склада; боцман, однако, показал себя куда более проницательным, чем я думал. Как-то поздно вечером он встретил меня на верхней палубе, где перед тем я долго стоял с Мэри, и, лукаво прищурившись, сказал, что он-де, понимает, куда ветер дует; и хотя боцман промолвил это полушутливым тоном, в его голосе мне почудились завистливые нотки, поэтому я не нашел ничего лучшего, чем крепко пожать ему руку, на что тот ответил еще более крепким дружеским пожатием. И после этого он ни разу со мной на эту тему не заговаривал.
Как мы возвратились домой
И вот настал день, когда нам предстояло навсегда распрощаться с безымянным островом и зловещим плавучим континентом. С самого утра мы ощущали небывалую приподнятость и со рвением отдавались последним приготовлениям к отплытию. Отделив верп от грунта, мы повернули оверштаг и обрасопили реи на левый галс, проделав все достаточно быстро, даже несмотря на то, что снасти, как и следовало ожидать, весьма неохотно поддавались нашим усилиям. Когда судно легло на курс, мы собрались на подветренном борту, чтобы бросить последний взгляд на приютивший нас пустынный остров. С нами были и моряки с корабля; они ничего не говорили и только глядели на оставшиеся за кормой покрытые водорослями пространства, мы тоже молчали, ибо нам было кое-что известно о годах, проведенных ими в плену плавучего континента.
Потом на полуют вышел боцман; он велел матросам собраться на корме, и я пошел с ними, ибо привык считать их своими добрыми товарищами. Там нам раздали по большой чарке рома — госпожа Мэдисон сама наливала нам его из деревянного бочонка, который принесла из кладовки своей воспитательница. Когда все выпили, боцман приказал команде начать приборку на палубе — выбросить мусор и обрезки досок и закрепить все, что могло болтаться; я отправился было со всеми, но боцман окликнул меня и велел подняться к нему. Когда я подошел, он заговорил со мной почтительно, сказав, что мне больше нет нужды трудиться как простому матросу и что с этого момента я снова должен считать себя пассажиром, поскольку на «Глен Карриг» — до того, как он затонул, — я путешествовал именно в этом качестве. Я возразил, что считаю себя обязанным отработать свой проезд на родину, так как, хотя и заплатил за место пассажира на «Глен Карриг», это не означает, что на «Морской птице» — а именно так назывался корабль, на котором мы теперь плыли, — я могу путешествовать бесплатно; на это боцман не нашел, что ответить, однако я чувствовал, что мой ответ пришелся ему по душе. Вот как вышло, что на протяжении всего пути от острова до лондонского порта я наравне со всеми стоял вахты и исполнял другие судовые работы, в коих со временем приобрел завидную сноровку. Только в одном моя жизнь отличалась от жизни матросов: жил я не в кубрике, а в каюте на корме, благодаря чему мне удавалось чаще видеться с моей возлюбленной Мэри.
Но вернемся к дню нашего отплытия. Сразу после обеда боцман и второй помощник поделили между собой дневные и ночные вахтенные смены, причем мне выпало дежурить в группе боцмана, чем я был очень доволен. Сразу после этого мы начали поворот через фордевинд, для чего потребовались все имеющиеся на корабле рабочие руки; ко всеобщему удовлетворению, этот маневр удалось осуществить сравнительно легко, хотя поначалу мы опасались, что с такими парусами и обросшим днищем нам придется долго лавировать, чтобы лечь на новый курс, лавирование же могло привести к тому, что мы отклонились бы далеко под ветер, тогда как нам хотелось отойти от границы плавучего континента как можно дальше. Еще дважды за этот день мы меняли галс, хотя во второй раз нам пришлось сделать это, чтобы обойти длинную гряду водорослей, преграждавшую нам путь: как мы видели с вершины нашего утеса и с наветренной стороны острова, в море встречалось немало круглых или вытянутых, как рифы, плавучих масс водорослей. Вероятно, именно поэтому море близ берегов нашего острова оставалось спокойным, и даже прибой не бился о песок пляжа, несмотря на дувший на протяжении многих дней сильный ветер.
Когда наступил вечер, мы шли левым галсом, делая около четырех узлов, хотя с другой оснасткой и чистым днищем могли бы делать восемь или даже девять узлов, так как море было спокойным, а ветер — свежим. Тем не менее у нас не было оснований жаловаться, ибо остров остался уже милях в пятнадцати за кормой и расстояние это продолжало увеличиваться.
Время шло; мы уже готовились ко сну, когда незадолго до наступления темноты обнаружили, что граница плавучего континента впереди круто изгибается в нашу сторону, и если мы снова не изменим курс, то пройдем в полумиле от него; увидев это, боцман и второй помощник стали совещаться, решая, не лучше ли лечь на другой галс, чтобы оставить между собою и водорослями сколь возможно большее пространство. В конце концов они все же согласились, что нам нечего опасаться, ведь мы и так шли по свободной от
