— Да, — согласился Сет. — Мне надо выспаться после водички из Стикса, а завтра озадачим лекарей.
Амон вызвался поехать с ним, и Гадес видел, что Софи обеспокоенно за ними наблюдает — но Сет и правда выглядел гораздо лучше. Оставив их в клубе, Гадес с Софи вышли первыми.
Прохлада отрезвляла, ласкала кожу. И казалось, всё произошло не сегодня, а столетия назад. Хотя, прикрыв глаза Гадес мог вспомнить другие века и иные ветра. Только голос Персефоны не менялся. Хотя сейчас в нем звучало беспокойство:
— Он просил не говорить Нефтиде. Она не может вылечить?
Гадес достал сигареты и закурил:
— Неф не умеет лечить. Не богов. И начнет беспокоиться. Но Сет не прав, я напишу ей.
Он не стал звонить — объяснять всё произошедшее не хотелось, да и не известно, где сейчас Нефтида и в чьей компании. Поэтому Гадес просто написал сообщение, прося срочно приехать домой.
Неф тут же перезвонила, но Гадес сбросил вызов, отключил на телефоне звук и убрал в карман. Ветерок холодил, но привычный вкус табака успокаивал. Гадес хотел выглядеть спокойно, к тому же уравновешенность позволяла хорошенько обдумывать вещи. Но Персефона видела и знала.
— Ты волнуешься, — сказала она.
— Да, — не стал отрицать Гадес. — Стива шантажировали, а Майки сегодня чуть не умер. По нашей вине. Кто-то убивает богов. Теперь они добрались до Сета. Я не знаю, что делать.
— Но ты поймешь.
Их взгляды пересеклись. Красноватый неон вывески клуба бросал на лица кровавые тени, а в глазах обоих отражались бездна и сумерки, и воды Стикса. Узкая ладошка Софи легла на руку Гадеса, и он знал: Персефона верила в него. Как и всегда. И больше всего на свете ему хотелось прижать ее к себе, прикрыть глаза, ощущая ее кожу, ее волосы, ее уверенность.
Пальцы Софи скользнули, перехватили сигарету. И там, где еще минуту назад к фильтру прикасался Гадес, оказались губы Софи. Она затянулась и выпустила дым, такой же мерцающе кровавый. Выкинула сигарету.
— Поехали, — хрипло сказал Гадес.
Он даже не смотрел на часы с того момента, как проснулся. Время не имеет значения, если живешь вечно — и Гадес вспоминал о нем только рядом с Персефоной.
Возможно, поэтому он был одним из немногих богов, кто живо реагировал на ход времени. На пульсирующую смену эпох.
Ночные огни скользили по машине, город охватывал ее, проникал сквозь металл и стекло, впитывался в кожу и кости. Оседал на волосах невидимой пылью — почти как Подземный мир. Гадес хорошо понимал Амона, которому ночной неон с успехом заменил привычное солнце.
Софи молчала, но то и дело поглядывала на телефон. Иногда Гадес замечал, как вспыхивал экран, но музыки больше не играло.
— Ты так волнуешься за своих друзей, — неожиданно сказала Софи.
Гадес смотрел не на нее, а на дорогу перед собой, но на его губах появилась улыбка, жесткая и бескомпромиссная, а в глазах отражался не только ночной Лондон, но и бездна. С таким выражением лица сжигали дотла города и развеивали прах по ветру.
— Это очень… по-человечески, — добавила Софи.
— А ты думаешь, мы должны быть бездушными и недоступными богами? Мы всегда жили среди людей. Мы больше люди, чем многие. — Гадес продолжал улыбаться. — Но это не меняет нашей сущности. Ты еще вспомнишь.
Гадес тоже помнил, как шел по зачумленным городам, разведя руки в сторону и собирая дань из теней, оставлявших кашлящие кровью тела.
Гадес помнил, как проводил время в пустыне с Сетом — и приходил в туарежские кочевья посреди черных камней, забирая детей в голодные годы.
Помнил, как много раз убивал сам, так что лица давно стерлись в единое размытое пятно — тень, которую он вбирал в себя, пропускал в Подземное царство.
А еще он помнил, что Персефона всегда это знала. И ее ничего не пугало. Она любила мужа таким, каким он был.
— Ты вспомнишь, — повторил Гадес спокойно.
— О том, что ты — смерть? — Софи нервно усмехнулась, крутя в руках телефон. — Как это работает? В смысле, Амон успел рассказать, что царства мертвецов есть и у других богов… а как же Ад или Рай? Как вы делите души? Или кто всё решает?
— Это… сложный вопрос. И не уверен, что кто-то из богов может дать на него однозначный ответ. Мы не знаем, как всё выглядит для людей. Возможно, после смерти им дается выбор. Или они попадают в тот мир, который ближе всего к их верованиям — к тому, чего они сами действительно хотят после смерти.
— И что, так многие жаждут греческого Подземного мира?
— Это мир сумерек, тайн и магии. Так что больше, чем ты думаешь.
— И ты впускаешь их?
— Мы все это делаем. Все боги смерти — это врата, сквозь которые мертвецы проходят на следующий этап существования. Если хотят этого.
Софи фыркнула, то ли скептически относясь к выбору, то ли не очень веря во всю концепцию. Переубеждать ее Гадес не стал. И потому что она сама со временем вспомнит, и потому что они уже подъезжали к дому Софи.
— Извини, до двери тебя провожать не буду, — сказал Гадес.
— О да, я со своей матерью тоже не хочу встречаться.
Она медлила. Крутила в руках телефон, отстегнула ремень безопасности, но не торопилась.
— Ты правда во всё это веришь? — спросила она.
— Не верю. Знаю.
Он тоже отстегнул ремень и наклонился к Софи, так что ощутил, как она невольно напряглась, а ее пальцы стиснули телефон.
— И я знаю, что ты и есть Персефона. Ты вспомнишь. Не можешь не вспомнить.
Он надеялся, что в последние слова не просочилось отчаянье. Он надеялся, что Софи не отшатнется.
И на миг ему показалось, он чувствует запах цветов. А Софи наклонилась ближе, так что Гадес мог ощутить ее дыхание. Она оставалась всё той же Софи, которая не помнила себя целиком, но ее глаза на миг отразили тьму Подземного мира. Его тайны и шелковистую траву, говорящую о смерти — и жизни, неизбежно о жизни.
Голос Софи шелестел, подобно этой траве:
— Проведи меня. Покажи. Я тебе верю.
— Назови мое имя. Назови мое имя, которое принадлежит тебе.
Ему показалось, еще мгновение, еще имя — и она вспомнит, всё и до конца. Но в этот момент со стороны дома раздалось:
— Софи?
Она отшатнулась и явно смутилась. Отвернулась и заторопилась выбраться из машины, скомканно пробормотав прощание и просьбу «держать в курсе». Гадес видел, что дверь дома распахнута, и на пороге стоит мать Софи, видимо, заметившая
