– Осторожно! – кричу я не своим голосом.
Водитель успевает перевести взгляд и резко сворачивает с дороги в сторону леса, где машина оказывается на небольшом склоне и перестает быть управляемой, мы падаем в небольшой овраг на краю леса. Еще мгновение, и я ощущаю оглушительный удар по голове и груди. Точнее, я всем телом обрушиваюсь на сиденье спереди и бьюсь об него головой и грудью. Начинаю терять сознание, но не теряю и через несколько минут прихожу в себя, ощущая ужасную боль в голове.
Первая сознательная мысль: как Борис Андреевич, как остальные? А потом – почему машина гудит? С трудом оглядываясь, я вижу, что лобовое стекло пробито деревом, и замечаю, что там, где должна быть голова Писателя, торчит кусок коряги. В оцепенении поворачиваю взгляд на шефа, только сейчас замечаю, что он, в отличие от меня, пристегнут. Тем не менее он лежит на ремнях без сознания, уронив вперед голову. «Борис Андреевич! Борис Андреевич!» – Мне кажется, что я кричу, но на фоне гудка машины сам не слышу своего голоса. Трясущейся рукой я дергаю шефа за плечо, но глаза его не открываются. Я делаю то, чего никогда раньше не делал, – проверяю пульс у него на шее. Как она называется? Сонная артерия. Безрезультатно! Я просто не понимаю, что я чувствую! Господи! Нам нужна помощь!
Водителя мне не видно, но, судя по тому, что машина гудит, он или мертв, или без сознания. Я не знаю, почему мои ладони в крови, кажется, они не сломаны или повреждены. Я пробую достать из нагрудного кармана мобильный телефон. Надо выйти из машины. Все происходит очень медленно, как в том сне из детства.
Через несколько минут я сидел рядом с машиной в небольшом овраге и тщетно пытался разглядеть изображение на своем мобильнике. Из-за удара я все еще плохо видел детали вблизи. Хорошо помню, как пришел в отчаяние, наконец разглядев, что телефон безнадежно продавлен моим же крестом и цепочкой и, конечно, не работает. Тут я подумал, что позвонить с чужого телефона я не смогу, не зная пароля.
Сейчас я понимаю, что из-за травматического шока я тогда ошибся и принял неверный план спасения шефа как единственно возможный – взять себя в руки и любой ценой добираться до части пешком. Но сейчас это уже неважно, в конечном итоге случилось так, как и должно было быть.
Когда я вышел на дорогу, оленя с пышными рогами нигде не было видно. Вероятно, он вернулся в лес. Если это видение вообще не было коллективной галлюцинацией. Дорогу к части без навигатора я не знал, но пошел по направлению нашего движения, надеясь, что развилок будет не много и что идти осталось недалеко.
Сейчас я знаю, что дорога, по которой я шел, была с восточной стороны от части. Мы сняли дом в почти заброшенном поселке, где на несколько километров вокруг не было ни военных, ни паломников. В этой стороне воинская часть и Разлом были отделены от мира полигоном для военных учений, и мы решили, что из-за шума танковой канонады отсюда съехали даже те, кто раньше здесь жил.
Я шел и очень надеялся, что не окажусь в зоне танковой мишени. Хотя, если мыслить логически, дорогу они обстреливать не стали бы. И потом, должна же быть какая-то колючая проволока, забор, в конце концов, предупреждение. Вместе с этими мыслями приходили и другие. Например, я вспоминал аэрофотосъемку части и Разлома. И справку о местности. Сверху это было не видно, но часть, судя по справке, располагалась на холме. Я оглянулся, холма не видно. Слева был лес, а справа поле и вдалеке поселки и другой лес. Возможно, холм был где-то дальше, так как дорога впереди уходила влево и немного вверх.
У меня сильно закружилась голова, начало подташнивать. Пришлось остановиться и расстаться с обедом. Сил от этого, к сожалению, не прибавилось. Но временно стало легче, и я пошел дальше. Из аэрофотосъемок было известно, что Разлом образовался прямо у подножья холма, на котором стояла часть, и по размеру достигал пяти с лишним километров. Больше всего паломников ждало встречи с чудом с дальней от части стороны Разлома, которая была недалеко от трассы. Я же в это время был дальше всего от этого места. Наверное, поэтому никого вокруг вообще не было. Возможно, мне бы повезло, встреться я с патрулем, но и патруля почему-то не наблюдалось.
Пройдя еще около двух километров, как мне показалось, я свернул вместе с дорогой влево за лес и огорчился, потому что возвышение дороги было иллюзией. Теперь взору открывалась, кажется, бесконечная объездная дорога, уходящая вверх за горизонт. Надо было решать, что делать. Пойти к домам за полем, но я знал, что там, скорее всего, никого нет. Продолжать идти вперед или вернуться назад к нашему дому. Идти вперед было правильно, но казалось, что дорога бесконечна. Идти назад? Зачем? Там никого нет, и нет телефона. Может быть, я смогу завести машину, мелькнула светлая мысль, но она же в овраге, мне одному без чьей-либо помощи ее не вытащить. А от одной мысли, что нужно касаться тела водителя и опять увидеть Писателя без головы, мне снова сделалось дурно.
Был еще вариант – никуда не идти, вернуться и ждать. Нас бы хватились и начали искать, но я отбросил эту мысль, так как, возможно, счет жизни Бориса Андреевича идет на часы. Я повернул взгляд налево, в сторону леса, и еще раз попробовал оценить подъем. Не холм ли это? Видимо, это был холм, но идти в самую гущу леса было глупо. И я решил поискать дальше по пути тропинку через лес и пойти по ней.
По дороге я старался сохранять бодрость, но это было совсем непросто. Я почему-то все время вспоминал вопрос Бориса Андреевича – «Что конкретно мы здесь делаем?». Теперь у этого вопроса появился новый и неожиданный ответ. Пытаемся выжить. Но ведь мы приехали сюда вовсе не за этим. Мы приехали спасать профессию. А в чем на самом деле заключается наша профессия? Создавать такое впечатление, что проблемы нет? Строить потемкинские деревни? Дурачить всех, отвлекая за деньги богатых внимание бедных от их реальных проблем? Скрывать от людей, почему они в той клоаке? Да еще так, чтобы они были рады обманываться. В этом наша профессия? Или, быть может, я еще очень молод и не понимаю того, что
