Я влюбился в девушку, вторым именем которой было Харрис.
Боже, я влюбился в неё окончательно и бесповоротно.
Её очарование накрыло меня незаметно — поначалу медленно, а потом будто кучей кирпича. Я не могу вспомнить, когда начал думать, что её глаза похожи на гладкие речные камни, которые я собирал в детстве, — тёмные и дымчатые, с ярким блеском, который зачаровывал меня, когда она смеялась, или плакала, или злилась из-за того, что старуха плюнула ей на голову. Они всегда были разными, всегда менялись, иногда приобретая цвет зимних деревьев в сумерках, а иногда напоминая сияющий на солнце коньяк. Её ресницы были типичными девичьими, чёрными и длинными. Они заставляли меня поверить, как порхание крыльев бабочки может вызвать цунами.
Она обладала такой красотой, которая даётся, когда она совершенно не понимает, как прекрасна. Иногда я разворачивался, а она стояла на носочках, глядя в окно на что-то за горизонтом. Линии её тела складывались в великолепные позы, и как только ты смотрел на неё, то не мог отвести взгляд. Это было не потому, что она была потрясающе красива. Подождите. Беру слова обратно. Она была такой. Чёрт, в тот вечер, когда она спустилась по лестнице, нарядившись, все в «The Grand Tulip» замерли. Но? помимо этого, в ней была внутренняя простота, невинность в речи, жестах и улыбке. Люди расслаблялись рядом с ней. Она видела тебя. Заставляла чувствовать себя кем-то.
В первый раз я понял, что она особенная, когда шёл с полей. Я слышал её смех, доносящийся из окна на кухне, и не смог сдержать улыбку, хоть это и было только внутри. Это делала со мной Лили. Её радость, её смех, её хихиканье раньше заставляли меня останавливаться и привлекали внимание. Никто другой не имел права снова вызывать у меня такие ощущения.
В тот день я обиделся на Родел Эмерсон. Я обиделся за то, что она проделала дыры в моей защите, за то, что заставила почувствовать что-то помимо боли, которая текла по моим венам словно наркотик. Мне нужна была эта боль, чистая и неподдельная, чтобы продолжать жить каждый день. Без этого мои колени подгибались, и я сдался бы тьме, которая шныряла у краёв моей души. Я не мог дождаться, когда избавлюсь от этой красотки с красивым смехом и красивыми идеями насчёт устройства мира.
Но Родел Эмерсон не ушла. А когда ушла, то всё равно всегда была рядом — в ветре, который развевал одежду на верёвке для сушки, в свете, который касался парящих облаков, в дожде, в луне, в скрипе пустых качелей ночью. И когда я проснулся, она снова была рядом, в росе окутанных туманом травинок.
Я не мог сделать ни единого шага, не столкнувшись с её призраком.
Так что я сел на самолёт. И в Мини-Купер. И выбрал бутылку самого возмутительно вычурного вина в меню, наблюдая, как она смеётся над тем, что говорил её спутник. Это был момент не для «Кока-колы». И она это знала. Она знала, что я долгими и медленными глотками упивался ею — всеми частями, по которым скучал и которые целовал, которыми собирался овладеть, когда мы приедем домой. Меня не беспокоило, что она сказала «да» этому Джереми, или что он сидел за столиком. Я испытывал облегчение от того, что она не двинулась дальше. Чёрт, даже Джереми мог почувствовать, как между мной и Родел летают искры. Просто так было и всегда будет с нами.
— Спасибо за ужин, — сказал Джереми, когда я вылез из его машины. — Хорошего тебе лета, Родел.
— Я понимаю, что ты сделал, — рассмеялась она. — Ты только что заблокировал меня от себя на всё лето.
— Да уж. Ну, этот парень особо не оставляет места для кого-то ещё, так ведь? Но в любое время, когда вы, ребята, захотите сводить меня на ужин со стейком…
— Никогда, — я стукнул по крыше его Мини-Купера. — Я больше никогда не сяду в эту консервную банку на колёсах.
— Эй. Полегче, приятель, — его голос поднялся на несколько октав, после чего он уехал.
— Прости, — сказал я, когда Родел взяла меня под руку, и мы зашли в дом. — Я не хотел выходить. Здесь всё вокруг такое маленькое. Дома, улицы, машины. Я привык к широким открытым пространствам, а не врезаться во всякие мелочи каждый раз, когда поворачиваюсь. Чувствую себя львом в клет…
— Как ты мог? — она схватила меня за воротник и дёрнула к себе. — Ты появился без приглашения, сорвал моё свидание и сидел там, поедая стейк, пока в моей голове кружился миллион вопросов.
Её губы были так близко, что мне пришлось очень сильно сосредоточиться на том, что она говорила.
— Родел, — мой взгляд скользил по тонким чертам её лица. — Я думал о тебе каждый день последние десять месяцев. Думаешь, мне не захотелось отключиться от всего мира в тот момент, как ты открыла дверь? Я выходил из такси, когда какой-то парень подошёл к твоему дому. Я обдумал много сценариев. Я сел на самолёт, зная, что у тебя всё могло измениться. Но меня это не остановило. Я должен был увидеть сам. Должен был узнать. Но я не был готов к этому. Когда я увидел, как этот парень стучит в твою дверь, я сорвался. Он мог быть кем угодно. Он мог быть незнакомцем, соседом, продавцом. Но в моей голове он держал тебя, целовал и жил той ролью, которую хотел я. Мне хотелось его ударить, Родел. Хотелось выбить из него всё дерьмо. Затем он ушёл. А мне всё равно хотелось ударить его, за то, что он скрыл тебя от моих глаз. Мне понадобилось несколько минут, чтобы взять себя в руки. У меня не было права ревновать. Что бы ни произошло, когда я увидел тебя — появился кто-то в твоей жизни или нет — это было не важно. То, что было между нами, было настоящим. И я не собирался уходить, не сказав того, что хотел тебе сказать. Как только ты открыла дверь, я понял — понял, что ты всё ещё моя. Так что когда появился другой парень, я не видел смысла рушить твои планы. Это как открывать бутылку хорошего вина. Ты не глотаешь его просто так. Ты даёшь ему мгновение надышаться. Вот для чего был ужин, Родел. Чтобы позволить нам надышаться. Потому что, когда я увидел тебя снова, это ударило мне в голову. И прямо сейчас я хочу только… — мои губы приблизились
