Что это, слезы или кровь? Да и важно ли?
— Зачем… — спросила она, или ей показалось, что спросила. Она не знала, говорила она вслух или нет. — Зачем ты это делаешь?
— Чтобы доказать свою правоту, — ответил искаженный, далекий голос, когда она снова начала терять сознание.
С ней случилось нечто ужасное, но она ничего не чувствовала. Просто странное, ни с чем не связанное ощущение пульсирующего давления, как у стоматолога. Она знала, что что-то должно болеть, но она онемела.
Где же отец? Почему она не помнит, что с ним случилось? Все, что она помнила, — это ощущение резкого движения и как он звал ее по имени.
«Гвоздь программы…»
Потом ничего. Наверно, его схватили люди Джокера. Наверно, они убили часть круглосуточной охраны её отца — Карстерса и Бадойю, сидевших в патрульной машине, припаркованной внизу. Если ее отца ранили или хуже, она никогда себя не простит за то, что не сумела его защитить. В конце концов, какой смысл быть супергероем, если ты не можешь защитить тех, кого любишь?
Она должна что-то сделать. Что-нибудь. Надо сосредоточиться, подумать, бороться. Она никому не позволит доказывать через нее правоту. Она — чертова Бэтгёрл. Ее тело было сломлено, а разум разрознен из-за травмы, но она все еще была жива и не собиралась сдаваться без боя.
Джокер возился с каким-то странным устройством и смеялся про себя, как сумасшедшая гиена, направляя на нее выпуклую линзу. Он фотографировал? Снимал? Зачем?
Рядом не было ничего подходящего, что можно было бы использовать в качестве оружия, и ей вряд ли хватило бы сил прихлопнуть муху, даже если бы оно было. Она знала, что у нее кровотечение. Ее руки были ледяными и дрожали. Казалось, что они были не ее, но часы по-прежнему были на ней.
Ей дал их Брюс, и она вспомнила, как немножко рассердилась, когда он рассказал ей об устройстве слежения внутри. Она не хотела, чтобы он ходил за ней по пятам, пусть он и Бэтмен. Он заверил ее, что оно работает только тогда, когда активировано, и поэтому она с неохотой приняла их. На тот случай, если когда-нибудь она окажется в серьезной беде и не сможет с ней справиться сама, сказал он.
Она смеялась, думая, что такая ситуация никогда не случится, но сказала себе, что носит их только для того, чтобы не показаться неблагодарной. По правде сказать, носила она их, потому что они круто выглядят с матовой черной отделкой и гладким циферблатом без чисел.
Ее руки были скользкими от пота и крови, но она сняла часы.
Джокер закончил работу, вытащив дискету из странного маленького устройства и засунув ее к себе в карман. Её время заканчивалось. Было слишком поздно, но люди Джокера схватили отца.
Может быть, для него было еще не поздно.
Ей потребовались все оставшиеся силы, но она протянула руку к Джокеру и слабо сжала передний край его рубашки, изобразив отчаявшуюся, жалкую жертву, умоляющую сохранить ей жизнь.
— Пожалуйста… — прошептала она сквозь зубы, притягивая его к себе и стараясь не потерять сознание. — Пожалуйста.
— Знаешь, я бы с удовольствием остался, чтобы повеселиться с тобою, лапочка, — сказал он, — но злодейская работа никогда не кончается.
Она не слушала. Она четко сосредоточилась на том, чтобы засунуть часы в карман его шорт. Оставалось лишь нажать на кнопку.
Он резко отстранился от нее.
Часы упали в карман, не активировавшись.
Она потерпела неудачу. Сквозь отчаяние и гнев она почувствовала, как от нее ускользают остатки сознания. Ее последний шанс что-то сделать пропал, и она останется здесь одна умирать, пока Бог знает, что происходит с ее отцом. В ее горле поднялся невольный крик разочарования и ярости, но она стиснула зубы.
Барбара не доставит этому сукину сыну такого удовольствия. Его шаги затихли в коридоре, когда она сосредоточила свой затуманенный взгляд на сломанной ручке чашки, лежащей на ковре в нескольких дюймах от ее носа. Разлом был острый, с зазубренными краями, необработанный белый фарфор неровно просвечивал сквозь простую коричневую глазурь.
Снова шаги.
«Я пыталась, папочка», — подумала она, выпадая из реальности и погружаясь в глубины черного беспамятства.
* * *Барбара?
Мощный удар током вернул Джима Гордона в сознание. От боли захватывало дух, каждый мускул его тела содрогался в мучительных спазмах.
Он сильно прикусил язык, сам того не осознавая, его рот и горло наполнялись кровью, пока он не почувствовал, что захлебывается. Когда агония отступила настолько, что он смог прийти в себя, он почувствовал на голове грубый матерчатый капюшон, способный вызвать клаустрофобию, — вонючий, с жесткими пятнами вокруг носа и рта. Кто-то его трогал.
Было много рук, которые хлопали, щипали и осматривали его, как будто он был домашним скотом сомнительной ценности, но кое-что его очень встревожило. Это были… детские руки? Они казались слишком маленькими, чтобы принадлежать взрослым, но еще были костлявыми, со странными пропорциями и ненормально длинными, скользкими пальцами и острыми ногтями.
— Проснись, — произнес хор хриплых, шепелявых голосов, говоривших нестройным унисоном. — Проснись, проснись, проснись!
И снова электричество пронзило его тело, лишая зрения и вызывая непроизвольный вой.
— Он проснулся, — сказал один из голосов. — Видите?
— Ты проснулся? — спросил другой, похлопывая его по лицу сквозь колючую ткань.
— Барбара? — спросил он. Его язык опух и отказывался шевелиться, а во рту помимо крови был странный горький привкус. Его накачали наркотиками? — Где она? Барбара?
— Барбара! — повторил первый голос. — Где она? — сказал второй.
— Барбара! — Голоса начали скандировать вместе: — Барбара!
Барбара!
Это сводило с ума, но он должен был взять себя в руки. В голове стучало, когда он заставил себя сосредоточиться на мелких деталях, пытаясь понять, где он, черт возьми, находится. Дешевая деревянная щепа под спиной и ногами. Он сидел, ссутулившись, забившись в угол, и под ним что-то лежало, судя по ощущениям, колючая солома. Он был в какой-то клетке или вольере для животных. Может, он в зоопарке? Кожу обдувал легкий ветерок, как будто он находился рядом с открытым окном или дверью.
— Пора вставать, — прошептал один из странных голосов, прижимаясь холодными губами к закрытому тканью уху, отчего по коже побежали мурашки.
— Пора вставать, — сказал другой голос, очень туго затягивая на шее что-то тяжелое.
— Вставать, вставать, вставать, — эхом вторили идиотские голоса. — Вставать, вставать, вставать.
Гордон попытался подогнуть под себя резиновые ноги и встать, но его конечности обмякли, их кололо словно иголками. Он почувствовал головокружение и тошноту и вдруг понял, что его сейчас вырвет в колпак. В следующий момент он, пошатнувшись, упал на колени и зашипел сквозь зубы, когда в его ноги вонзилась куча заноз.
— Вставать, вставать, вставать! — скандировали голоса, кто-то сделал акцент на последнем слове, резко дернув за то, что висело у него на шее.
