— Нет-нет, пророк, что ты говоришь! — расплакался Генрих. — Я такого не скажу! Никогда не скажу!
— Тогда позволь мне быть завтра в Блуа на твоем совете.
— Да ради Бога, приходи! Ты сам все увидишь и услышишь.
…Луна висела за окном такая полная, что, казалось, ткни в нее иголкой, и брызнет сок… красный, очень похожий на кровь. Костя знал, что Генрих хочет смерти де Гиза, и задача заключалась сейчас лишь в одном: не дать ему произнести те роковые слова. Желание короля будет немедленно подхвачено членами совета и гвардейцами. Выскажи Генрих такую мысль, и он становился и убийцей, и одновременно жертвой. Чаша терпения народа переполнится, и первого августа сам Генрих будет убит.
…На совете в Блуа решались самые разные вопросы. Советники Генриха представляли собою род министерства, поэтому все эти скучные разговоры утомили короля. Приближалась роковая минута.
Константин сидел в пяти метрах от короля, готовый в любую минуту разрушить, деформировать, исказить его мысль, тотчас заменив ее другой.
— Господа советники, — сидя проговорил король. — Вчера я общался с герцогом де Гизом, который у нас, как говорится, исполняет должность генерального наместника королевства. Он ждал, что я буду его хвалить, но я лишь ругал его. Здесь же была королева-мать. Она сказала мне, что я придираюсь, стала просить меня высказать свое удовлетворение деятельностью герцога. Я согласился. Но до благодарности в его адрес, как мне помнится, я произнес: «Через день-два де Гиз не сможет более говорить». Этого никто не слышал, об этом говорю я только вам. Больше мне нечего сказать…
Константин был сломан, выхолощен, опустошен. Он собирался бороться с теми словами, которые (если судить по историческим запискам) король произнес на совете. Это были слова, напрямую говорящие о желании убить ненавистного ему человека, и прозвучали бы они, как приговор.
Сейчас же Генрих, как видно, подчиняясь его команде не произносить призыва к убийству, все же передал совету свою резко-негативную реакцию в отношении герцога Гиза. Но Костя оказался к такому повороту не готов.
Да, здесь не было призыва убить герцога, но имелся отчетливый намек. Насколько буквально был понят этот намек, Константин не знал.
В зале стояли и швейцарские гвардейцы. Они тоже слышали речь короля, а их реакция была неясна «новому Нострадамусу».
— Ну, видишь, шалунишка, я ведь не сказал ни слова об убийстве, правда? — воскликнул Генрих после заседания совета, когда Костя подошел к нему.
— Впрямую — нет, но косвенно…
— А я не знаю, что такое косвенно! — неожиданно закричал король. — Народ не слышал слов о призыве к убийству! Народ не будет меня считать таковым! На следующее утро де Гиз будет вызван в Блуа. Мне нужно будет ему кое-что сказать…
…Луна была огромной, круглой, оранжевой, как апельсин. Ткни иглой — и брызнет темно-красный, похожий на кровь из вены, сок. И Костя не спал в ту ночь. История, похожая на стоногую гусеницу, осторожно выбирала свой путь. История оказалась умней. Она не хотела подчиниться воле человека… У нее был свой собственный план.
…Константин сам ничего не видел. Ему только передавали, что когда Гиз утром пришел в замок Блуа, думая, что ранний вызов объясняется делами Королевского совета. В совершенно благодушном состоянии герцог попросил принести ему дамасского винограда. Проходя по дворцовым лабиринтам, де Гиз приветствовал королевских гвардейцев. Шествие герцога, как передавали Косте, была прервано одним из охранников, который схватил его за руку и нанес удар кинжалом в грудь с криком: «Изменник! Ты умрешь!..» От нескольких ран герцог де Гиз скончался.
Рассказывали, что тело де Гиза вскоре покрыли серым плащом с желтым крестом и передали главному прево Франции, Ришелье, отцу того самого знаменитого кардинала и министра Людовика Тринадцатого. Сам же Генрих только и сказал: «Я снова становлюсь королем и господином положения…»
«…Пишут, что королем он и не хотел быть, и во время коронации в Реймсе, когда ему надевали корону, расплакался и сказал, что монарший венец мешает ему, стягивает голову…»
Вероятно, истинную правду пишут. Совсем не нужна была корона этому посмешищу, но, тем не менее, не извергу и не злодею. Впрочем, с королями такое случается: если ты изверг и злодей, имеешь иногда шанс умереть от естественных причин. Так было с Иваном Грозным, например. А во Франции короли, которые не были кровавыми, очень часто не заживались долго на белом свете. Взять, хотя бы, благодушного Людовика Шестнадцатого, обезглавленного революционерами. Такова из судьба…
А через неделю после убийства герцога де Гиза, главы Католической Лиги, которая с еще большим ожесточением начала борьбу, скончалась королева-мать, Екатерина Медичи. Она не вынесла убийства, в котором все обвиняли ее самого любимого сына. «Мать Франции» скончалась в замке Блуа в возрасте семидесяти лет. Будучи вдохновительницей убийства тысяч невинных в ночь святого Варфоломея, женщина не смогла перенести замысла своего сына убить политического противника.
Сам же Константин, как ни странно, пережил весь этот эпизод. Он принял очень важный вывод: «Какой бы словесной формулировкой ни пользовался политик, в руках которого сосредоточилась власть, какими бы фразами не изъяснялся, нечто глубинное, хотя бы простая неприязнь, обойдет все слова. И это выльется в определенном действии, задолго до того уже идеально сложившемся в сознании человека, тут никакой экстрасенс не поможет. Я приказывал королю не делать того, что он задумал. Да он и не произнес перед советом намеченных фраз, а облек отношение к противнику в рассказ о том, как недоброжелательно он беседовал с де Гизом. Но все поняли это, как приказ убить герцога!»
Теперь Костя ждал последнего акта этой трагедии и хотел испытать себя в нем — испытать возможность противодействия року или, проще говоря, свершившемуся и известному факту Истории.
Глава восьмая,
где голый король отвратителен, зато происходит вполне счастливое возвращение домой
Ждать конца этого исторического спектакля, где актеры пользовались не картонными мечами, а стальным оружием, оставалось не более восьми месяцев. Костя с интересом и жалостью одновременно следил за тем, что
