Грянул выстрел, и рядом с отверстиями, проделанными пулями Константина, образовалось еще одно. Второй выстрел не заставил себя долго ждать — и новая дырка появилась в доске.
— Ну просто восхитительно! — с неожиданной живостью, улыбаясь воскликнул старик. — Оружие, в сравнение с которым лучшие пистолеты Европы — просто дрянь! Я, кажется, сбросил со своих плеч лет тридцать! Спасибо вам, сударь!
Костя просто млел от счастья. Он верил в радость этого старого воина, и его восторг и похвала были очень дороги ему. Пленник отчего-то был уверен, что Улаф Хорст в благодарность за доставленное удовольствие отпустит его на свободу, простив ему убийство четырех своих людей. Но неожиданно случилось то, чего Костя никак не ожидал. Комендант, все еще улыбаясь, рассматривая револьвер, неожиданно спросил:
— Так вы все-таки не хотите служить шведской короне?
Константин опешил. Что ему было ответить?
— Господин комендант, я уже дал вам свой ответ — я служу московскому государству и своему народу.
— Что ж, — глухо молвил комендант, уже не улыбаясь, — тогда вы сами выбрали свою судьбу, — и старик, резко вскинув свою короткую ручку, навел револьвер прямо в лоб стоявшего от него шагах в семи Константина. — Ребята! Свяжите руки этого молодца. А ты стой смирно, не то последняя пуля твоего, как ты сказал, револьвера, прострелит твою слишком умную и в то же время такую глупую голову!
Как видно, приказ захватить с собой веревку комендант отдал загодя. Поэтому не успел он закончить своей фразы, как в руки Кости уже вцепились сразу четверо латников.
Через минуту его руки были крепко-накрепко стянуты в запястьях толстой веревкой, конец которой оказался у того, кто вязал Костю. Комендант Хорст, подойдя к Константину, снял с его плеча винтовку и повесил на свое детское плечико.
— Московит, — сказал комендант, — я верю, что ты пришел к нам из двадцать первого века. Божье провидение всесильно, и на свете возможны вещи еще и почуднее. Но ты явился с намерениями, которые не могут устроить нас, шведов. Чего доброго, благодаря твоим усилиям войско московского царя доберется и до Стокгольма с таким прекрасным оружием, стрельбу из которого ты с успехом мне показал. А поэтому я, старый служака короля, не могу оставить тебя в живых. Прости. К тому же, если бы я даровал тебе жизнь, то меня бы не поняли мои солдаты, а я ценю их доверие. Без доверия нельзя жить в окружении варваров, а мы окружены ими. Все, прощай. На небе я дам тебе ответ за свой поступок, а пока — ты будешь казнен, казнен страшно, как казнят у нас обычно тех, кто убивает наших братьев. Я буду смотреть на твою казнь из окна своего дома. Твое оружие я передам нашему королю. Думаю, он отблагодарит меня за такое приобретение.
Костя смотрел на коменданта с презрением. Он понимал, что тот поступил с ним, как верный служака тому, кому приносил присягу. Но при этом старик поступил подло. Константин мог застрелить его и не застрелил, соблюдая кодекс чести. Комендант же пренебрег им.
— Шведская ты сволочь и старая вонючая крыса! — с отвращением глядя прямо в глаза шведу, сказал по-немецки Костя. — Я доверился тебе, ты же поступил как паршивая шлюха, которые у вас, на улицах вашего Стокгольма, задирают подолы перед каждым проходящим мужиком! Через сто с небольшим лет вас не будет на нашей земле — русский царь Петр Великий со своими гренадерами и драгунами перережет глотки всем вашим аркебузьерам! Веди меня на казнь, я не боюсь!
Костя видел, что комендант буквально позеленел от злобы, хотя, надо сказать, разгром шведов Петром Первым был несколько преувеличен пленником. Скрипя остатками зубов, старик прошипел:
— Ведите его, ребята! Поставьте перед окнами моего дома и сделайте с ним все, что вам нравится! Вы слышали, как он оскорбил вашего славного коменданта?
— Слышали! — разом ответили латники. — Сейчас укоротим ему язык! А заодно нос и уши! Да и глаза ему больше не нужны — насмотрелся!
И довольные собой воины, предвкушая занятное зрелище, потащили Константина к воротам крепости, а комендант с винтовкой на плече едва поспевал за ними. Костю, который, как ни странно, не испытывал никаких чувств перед назначенной ему страшной казнью, повинуясь движениям того, кто тащил его, вошел во двор. Стоявшие здесь человек двадцать пять воинов, видя, что московит, убивший четырех их товарищей, теперь не шагает рядом с их комендантом со своим оружием на плече, а идет связанным, издали дружный победный вопль.
— Ребята, — сказал тот, кто волок Костю, — наш комендант подарил эту свинью нам! Эта наглая харя страшно оскорбила старика, я-то по-немецки разбираю! Так что нам надо с ним обойтись, как он того заслужил. Старик велел разобраться с ним перед окнами его дома. Айда туда!
Толпа с гиканьем потащила Константина поближе к стенам комендантского дома, и все на ходу старались ударить Костю побольней, потому что мимо проходил их обожаемый комендант, а его подчиненные сильно хотели угодить своему командиру. Скоро Костя был окружен ликующей толпою, и вдруг его пронзило: «Меня сейчас убьют, и я, возможно, самый умный, самый талантливый человек в этом времени! Я перестану существовать, и ни Марфуша, ни сын Никита, ни доченька Малаша никогда не узнают о том, где я похоронен. Как прозревала мое будущее жена! Она видела мои белые кости, лежащие где-то в поле, даже не погребенные!..»
Эта мысль стремглав пронеслась в голове Кости, как это обычно бывает у тех, кто предчувствует свой близкий конец. Он еще словно воочию увидел лица своих матери и отца, так и не узнавших, куда пропал их сын, и ему до слез стало жаль их. Он впервые за почти что тридцать лет своего пребывания в шестнадцатом столетии сказал сам себе: «Да какого ж черта я потащился тогда с ребятами на игры! Откажись
